Шрифт:
Закладка:
Дальше попали в пробку. Поблизости нашли несколько изб, в которых были пьяные альпийские стрелки. Они нашли граппу и моментально опьянели от усталости и холода. Все они лежали, спали, храпели на полу с винтовками под головой или с автоматами сбоку. Несмотря на сильную взбучку, они не просыпались. У некоторых были широко раскрытые глаза, неподвижные, они были полностью одуревшими. Стрелки расслабились после страшного месяца на фронте.
Когда мы прибыли в Подгорное, было еще темно. Все горело, с дороги слышалась стрельба и какие-то взрывы. Около станции сжигали склады горючего и нефтебазу, в воздух регулярно взлетали бочки бензина. «В течение получаса хочу отсюда уехать», – сказал Риканьо. Он бежал от криков нескольких сотен тяжело раненых и обмороженных, которых оставят в Подгорном, в нашем госпитале, под присмотром двух или трех медиков. Так было сделано. Позднее это подтвердилось.
Мы уехали на рассвете. /…/ Восточнее Подгорного образовалась большая пробка у подножья холмов, наша дорога извивалась среди этих холмов. Нас атаковали, вокруг начали свистеть пули партизан. Немецкий взвод, который был с нами, ушел вправо, взвод альпийских стрелков слева. Потом альпийские стрелки и немцы разместили пулеметы и начали стрелять. Риканьо шел пешком во главе нашей колонны. Когда сани ехали быстро, дорога стала свободнее, автомобили бросили, их поджигали, потому что они не могли преодолеть этот склон. Были оставлены ящики с боеприпасами и в большом количестве различные документы и карты, которые все сожгли. На дороге были видны воронки от минометного обстрела и убитые альпийские стрелки, которые уже покрылись льдом.
Я расположился в хвосте колонны, перед последней дюжиной саней, перевозивших боеприпасы, оружие и съестные припасы. Дивизия «Тридентина», мы знали, была впереди на час пути. Также штаб XXIV корпуса находился впереди. /…/
* * *
/…/
Мы бежали по снегу выше колен, и запыхались от бега, пробежали, возможно, целый километр. Потом появились танки. Русские. Кажется, три или, может быть, четыре. Двигались они очень быстро, подпрыгивая на кочках. Снова увидел в нескольких шагах от себя Альберто Крочи, который с трудом стрелял голыми, трясущимися руками. Танки были в двухстах метрах, в ста пятидесяти, в ста. Я был поблизости от двух или трех противотанковых орудий 47-мм снаряды, которых не причиняли танкам никакого вреда и танки продвигались беспрепятственно по направлению к нам. Вновь слышу ужасные ругательства альпийских стрелков, я недалеко от них, у меня рот полон снега, тем временем танк наехал на 47-мм орудие, совсем рядом с нами, оно разбито, а танк продолжает путь. Я подбежал к саням, где находились лошади и мулы, стоявшие на дороге. Танк повернулся, вернулся назад, почти наткнулся на меня, я бросился в кювет. Как щенок. Других танков больше не видел. Этот танк прошел от меня в каком-то метре. Из своего укрытия я вытянул шею, наблюдая за проходящим танком. На броне танка была белая надпись поанглийски «This vehicle must be filled…» («Эта машина должна воевать…»). И больше ничего не написано. Это был американский танк «Шерман». Может быть, его подбили, или, может быть, сломался. Остановился в тридцати шагах от меня. Мы стучали по броне автоматами. «Выходите», – кричали. «Нет», – отвечали русские изнутри хриплыми голосами. Мы были опьянены гордостью и гневом одновременно.
Потом собрали охапки соломы вокруг танка и подожгли их. В танке был худощавый офицер небольшого роста, он дрожал, как осиновый лист. Меня переполняло бешенство, я хотел наказания за всех. Вспоминал наших раненых, раздавленных танками. /…/ Я долго рассматривал надпись на английском языке, на танке, которая запомнилась мне навсегда. Все эти жуткие воспоминания беспокоили меня месяц за месяцем, особенно во сне, до содрогания в кровати. В начале постоянно. Потом реже, все реже и реже. Потом это прекратилось. За много лет не видел больше этого во сне.
Собирались в спешке. Полковник Вогера приказал мне уничтожить шифровальные машины, которые находились запертыми в его сундуке на санях. Они были серого цвета марки «Оливетти». Несколько раз я видел, как они работают, если нажать букву «А» печатается буква «Б» или цифра и так далее. Мне пришлось их выгрузить из саней, из сундука и разбить, потом сжечь вместе с сундуком. Потом сжимал в кулаке снег и ел его нехотя, чтобы как-то утолить жажду.
/…/
Наступил вечер, на небе были лиловые отблески, мы начали движение. Никто из нас не спал уже два или три дня. Мы сделали первые шаги, когда темная масса альпийских стрелков позади запела песню хором. Песню «На мосту Перати черное знамя». Это грустная песня, медленная, похоронная и горестная. Так это было.
Шестая часть
/…/
Я запомнил обжигающую фразу Риканьо: «Дорога впереди для нас закрыта. Мы должны повернуть назад и объединиться с батальоном «Виченца»». Вернуться назад. Сражались в Ново-Постояловке и оставили убитых и раненых, неужели это все бесполезно? Драгоценное время потеряно.
В военном рапорте, который был у меня сейчас перед глазами, я нашел подтверждение, что в ту ночь штаб дивизии «Юлия» с оставшимися в живых из частей штабных служб и других частей 8-го полка альпийских стрелков, на марше, двигался по направлению к следующим населенным пунктам: Самойленко, Новохарьковка, Кравцовка и Новодмитровка, для прохода в Шелякино, после пяти дней и пяти ночей марша практически без ночевок и без остановок больше, чем на один час. Внимательное чтение рапорта с этими мрачными названиями населенных пунктов, одинаково развенчали мои надежды, которые были в мыслях. Ощущалось уныние и недоверие к приказу возвращаться назад. Назад, в противоположном направлении от того, где было спасение. Помню то отчаяние, возникающее в нашем положении подобно мухам, закрытым в бутылке со сладким вином на дне, которая использовалась тридцать лет назад в качестве приманки.
Перед нами, за два дня до этого, прошла дивизия «Тридентина», еще относительно свежая и с объединенными силами прорвала позиции русских, которые были на ее пути. Итак, во время первой ночи отступления некоторые части из дивизии «Тридентина» отступали пешком
