Шрифт:
Закладка:
С дивизией «Юлия» отступала дивизия «Кунеэнзе» еще в полном составе. И отступала дивизия «Тридентина», которая влилась в колонны, несмотря на тяжелые оборонительные бои на Дону пятнадцатого, шестнадцатого и семнадцатого января. Надо сказать, что против батальонов «Морбеньо» и «Вестоне» советские атаки были особенно суровыми, как и в секторе батальона «Эдоло», но они выстояли. «Кунеэнзе» и «Тридентина» начали отступление по приказу, взяв с собой в дорогу на санях все, и одеяла, тщательно сложенные в рулоны, и даже мотки колючей проволоки, еще не использованной на передовой. Обе дивизии оставили позиции на Дону, но много часов русские не замечали эту эвакуацию и арьергард остался целым. То же сделала дивизия «Юлия» в своем секторе. Отступали вместе с дивизией «Юлия» части XXIV немецкого танкового корпуса. Почти все самоходные орудия и гусеничные машины из XXIV немецкого корпуса были уничтожены за месяц боев перед Крыничной. Остался десяток самоходных орудий, четыре или пять гусеничных машин, четыре 88-мм орудия на колесном ходу и несколько «небелверфер» – германских пятиствольных «катюш». 385-я и 387-я немецкие дивизии в течение одного месяца действовали вместе с «Юлия» и уменьшились до одной четверти от своего штатного состава, они отступали вместе с нами. В этих дивизиях были роты, насчитывающие двадцать человек. Из дивизии «Юлия» последним выходил от Крыничной батальон «Акуила», если не ошибаюсь. Они пытались оторваться от преследовавшего неприятеля. Майор Саллустио в полдень семнадцатого звонил в штаб «Акуила» с передовых постов, захваченных месяц назад, яростно крича: «Эти немецкие собаки уже ушли. А мы еще здесь». В эти часы части батальона «Акуила» попали под обстрел русских орудий.
Из Подгорного выходили с первыми лучами рассвета, из здания, которое приютило штаб дивизии «Юлия», было видно, как горит город. Сжигали сахарный завод или рафинадный завод, мельницы. Зарево было видно на большом расстоянии. Несколько дорог из центра были единственными дорогами, которые проходили вблизи пожаров, приятно согревая лицо. Недалеко от станции стояли немецкие гусеничные машины. Впереди, на радиаторе одной машины сидел офицер из штаба «Юлия», лейтенант Гизетти, /…/, он осуществлял связь между Альпийским армейским корпусом и XXIV германским корпусом. /…/ Потом мне сказали, что Вандель, командир XXIV немецкого корпуса, был убит в сражении три или четыре дня назад. Какое-то время его приемником был генерал Яарр, который позже застрелился. Через два или три дня после этого будет убит также и третий приемник, генерал Эйбль. Эйбль в то время находился около Гизетти и говорил поитальянски: «Черт возьми, как холодно». Эйбль был австрийцем и принимал участие в войне 14-го года в качестве младшего лейтенанта. Осенью 1942 года он потерял сына на русском фронте.
Шел небольшой снег. Дорога, дорога, вдоль которой полыхали пожары. Придавали огню все, что смогло бы послужить русским, от дыма слезились глаза. Генерал Наши, говорил альпийским стрелкам: «Есть дата приказа на марш, который задержали на три дня и три ночи». Это мы слышали от некоторых офицеров, которые в первый день были на совещании штабов Альпийского корпуса и XXIV германского корпуса. Вот что писал об этом совещании, несколько лет спустя, начальник штаба генерала Эйбля, полковник Хейдкампер: «Генерал Эйбль высказал свой взгляд на ситуацию и необходимые меры. Следовало объединиться на войне. Необходим тяжелый труд и напряжение всех сил для сдерживания ситуации: позже, возможно, будет вмешательство. Вся серьезность ситуации, кажется, еще не была понятной Альпийскому корпусу. Один командир итальянской дивизии говорил, что его дивизия была снабжена мулами, которые были обеспечены на три недели военных действий, но для них теперь нет ничего».
/…/
Необходимо было добраться до штабов 8-го и 9-го полков альпийских стрелков, чтобы быстрее передать им приказы на отступление, вернуться и доложить. Но штабы двух полков были в движении, никто не мог сказать точно, где они находились в данный момент. Телефоны перестали действовать, по радио соединялись отрывочно, путаница росла с каждой минутой. Из Россоши советские силы направились на Подгорное и могли захватить его через один или два часа.
«Нет, не пройдут», – кричали офицеры. Но все-таки я читал страх в их глазах. «Иди, Корради!», – приказал мне Риканьо. В сопровождении Нонино, который пропал два дня спустя, вероятно в каком-то бою. Нонино и мне генерал Риканьо отдал свой большой автомобиль, английского производства, захваченный у неприятеля. «Не думаю, что мог бы вам больше услужить», – говорил он. Теперь уже в нем было больше уверенности. «Мы оставим Подгорное только после вашего возвращения», – так сказал он напоследок. Это означало, что Риканьо не думал начинать движение без уверенности, что приказы переданы по назначению.
Нонино и я уехали с письменными приказами для полков. Быстро наступила темнота, дорога из Подгорного была забита потоком людей, автомашин, гусеничных машин, саней, мулов и повозок, которые двигались в противоположном нашему направлении. Мы двигались на юг, поток двигался на север. Мы перебирались через какие-то мостики и частые пробки, продолжали следовать дальше. Каждый пройденный километр был зоной обстрела советской артиллерии и черная масса войск, дождавшись паузы в обстрелах, двигалась бегом. Пожары виднелись ночью – сжигали склады продовольствия и боеприпасов, эта жаровня вызывала взрывы и большой шум. Некоторые склады были полностью разграблены, видели четко выделявшиеся на фоне огня черные силуэты солдат, которые тащили банки и меховые пальто, или еду в подшлемниках. Ходили сбежавшие мулы и лошади, стояли замерзшие автомашины или застрявшие в снегу и брошенные как бесполезные. Все кругом орали и ругались, падая в неописуемой толчее.
В некоторые моменты осветительные ракеты ночью бороздили небо, освещая почти все как днем. В других местах была полная темнота, непроглядная, но наполненная странным грохотом и разрывалась вспышками прожекторов. Чтобы распознать человека,
