Шрифт:
Закладка:
– Тебе лучше вернуться на ферму. Я вернусь, как только смогу.
Чарли проходит мимо нашего столика, направляясь к туалетам, и я вскакиваю.
– Чарли!
Он поворачивается и отстраняет меня ладонью, продолжая шагать неуверенной шаткой походкой. Я чувствую, как от него исходит тревога.
– Чарли! – Но я позволяю ему уйти, потому что мне невыносимо видеть его страдания. Я не могу усугубить их. Спросить его о том, что он знает, о том, что он скрывал все это время. Потому что я так и не смогла забыть, какими прозрачными были его глаза в ту ночь в пабе: «Я знаю, кто убил Роберта».
* * *
Когда я возвращаюсь на ферму, едва наступает пятый час дня, но небо уже окрашено в сумеречный цвет, и повсюду лежат тени. Дождь ослабевает, превращаясь в тонкий влажный туман, который колышется и шевелится, как те тюлевые занавески. Я на мгновение останавливаюсь на дороге, глядя на запад. Полицейская лента оторвалась от одного из старых столбов ворот перед кладбищем; она развевается и бешено хлопает на ветру, как привязанная птица.
Феми сказал, что в ходе заполнения траншеи северный край обвалился, обнажив тело. Я помню, как он говорил мне в феврале, что все выглядело так, будто кто-то копался в раскопе ночью. Грязные следы и сдвинутый брезент. Земля вокруг недавно раскопанной части основного кургана была потревожена. В этом есть смысл, если кто-то боялся, что при раскопках обнаружится нечто зарытое здесь двадцать лет назад. Если кто-то пытался найти это первым.
Я вздрагиваю и ступаю на мокрую траву. Если Чарли говорил правду в ночь сбора торфа и кто-то действительно убил Роберта, то, может быть, этот «кто-то» убил и Лорна? Может, Лорн видел, как убили Роберта, а может, Роберт видел, как убили Лорна. И если Чарли знает, то разве не логично предположить, что он тоже что-то видел? Может, он защищает виновного и поэтому так переживает? А может, он… Я думаю о его обветренном лице, о буйных пучках волос, торчащих из-под твидовой кепки, о пальце, которым он проводит под носом, когда чувствует себя неуютно, неуверенно. Как он неловко, но решительно похлопывал меня по руке, когда говорил, что быть счастливой – это нормально. Чарли не стал бы никого убивать.
Я открываю дверь фермы и делаю шаг через порог, быстро закрывая за собой дверь, чтобы ветер не ворвался в дом. Включаю свет, сажусь на диван, натягиваю на ноги твидовый плед. Мне холодно и неспокойно. Поскольку если все это правда, то виновный – не просто некий преступник, относительно которого я несколько недель назад решила, что его, скорее всего, не существует. Это даже не какой-то безликий, безымянный незнакомец. Это кто-то, кого Чарли намерен защитить. Это кто-то здешний. Кто-то, кого я знаю.
* * *
Я внезапно просыпаюсь от кошмара, забытого, но все еще стесняющего дыхание в груди. Понимаю, что вокруг темно. Холодно. Уилл еще не вернулся. Я смотрю на свой телефон. Восемь вечера. Закат будет только через два часа, но на улице уже как будто наступила ночь. Я думаю о солнце, которое светило в окна паба всего сорок восемь часов назад. Встаю. Надо бы поесть. Но вместо этого я сдвигаю на место каминную решетку, а затем отправляюсь на поиски спичек на кухню. И замираю перед единственным окном. В «черном доме» горит свет.
Я не должна туда идти. Прежняя я никогда бы не пошла. И я уже чувствую, как она возвращается. Мне снова снятся плохие сны. Я допускаю, чтобы все, что я начала любить в этом месте, было искажено и отравлено.
«Взгляните этому в лицо, – думаю я голосом доктора Абебе. – Увидьте это и бросьте вызов».
Может быть, я оставила свет включенным. Пусть даже я знаю, что это не так.
Хватаю тяжелый фонарь Уилла и открываю дверь. Когда выхожу наружу, мне с трудом удается снова захлопнуть ее. Ветер свиреп, он налетает на меня со всех сторон, его завывания разносятся в промежутке между скалами и морем. Я быстро иду к «черному дому», пока не утратила смелость. Проверяю дверь и ее ненадежный замок и, когда она распахивается, отступаю назад. Сердце замирает. Через маленькое окошко ничего не видно, поэтому я заставляю себя выключить фонарь и взять его наперевес, как дубинку. И вхожу внутрь.
Там никого нет. Все выглядит так же, как я оставила несколько дней назад. Не считая света, который излучает лампа рядом с диваном. Я слышу бодрое «тик-так» мультяшной хайлендской коровы на каминной полке за ним. Кровать и шкаф по другую сторону комнаты погружены в темноту.
Я пробираюсь дальше, все еще держа в руках фонарь и пытаясь сохранять спокойствие.
– Эй?
Ничего, кроме воя ветра.
Подхожу к обеденному столу, беру ноутбук и сую его под мышку. Выхватываю фотографию Роберта, засовываю ее в карман своего плаща. Волосы на моих предплечьях встают дыбом. Я не могу избавиться от ощущения «жаме вю», будто снова смотрю на себя в телескоп с другого конца. Это все равно что сидеть в постели в одиночестве, пока кто-то бегает вокруг дома, или проснуться и обнаружить, что дом горит, а в прикроватном ящике лежит мумифицированная птица. А потом принять решение забыть о том, что все это было. Потому что в твоей жизни этому не место. Потому что ты не намерена сталкиваться ни с чем подобным.
И тут я слышу металлический щелчок – знакомый и громкий. Дверь в ванную распахивается с протяжным, низким скрипом. За дверью царит полумрак. Все, что я могу разглядеть в дверном проеме, – это смутные очертания человека, неподвижно стоящего в тени. Я стою на свету, а человек скрыт в темноте.
Я делаю шаг назад. Один. Второй. Ощущение такое, будто я падаю, и земля стремительно несется мне навстречу. Слишком быстро, чтобы я могла остановиться.
– Кто вы? – Мой голос дрожит. В тишине слышен стук моих зубов.
Фигура движется, и я вскрикиваю. Что-то летит из темноты в мою сторону и падает на пол с жутким мокрым стуком менее чем в двух футах от меня. Я вскрикиваю еще громче. Это мертвая ворона, окровавленная и мокрая от дождя.
– Оставьте меня в покое!
Щелчок выключателя – единственное предупреждение перед тем, как комната погружается в черноту. Я бросаю фонарик и ноутбук и бегу к двери. Потому что чувствую, как в темноте появляется кто-то еще, он находится ближе ко мне – настолько близко, что я могу услышать его слишком
