Шрифт:
Закладка:
При издании «Вальса-фантазии» («Valse-Fantaisie»){361} Глинка посвятил его Дмитрию Стунееву, ведь роман женатого мужчины с младшей Керн держался в секрете. Произведение завоевало популярность. Его исполнил в своей инструментовке известный дирижер Йозеф Герман, приехавший из Вены, с «родины вальсов», со своим оркестром. Под его управлением эта музыка звучала в Павловском вокзале, новом летнем музыкальном развлечении петербуржцев.
В июне 1839 года к Стунеевым приехали из Новоспасского сестра Елизавета с полуглухонемым племянником Николаем Соболевским, которого она опекала{362}. В многочисленном семействе Глинок-Стунеевых новую пассию Михаила Ивановича встретили радушно. Екатерина подружилась с его сестрами. Елизавета восхищалась ее элегантными нарядами. Керн подарила Маше теплые красивые башмачки для выхода в свет, которые так понравились обеим, что они с Елизаветой носили их по очереди. Екатерина обрела здесь настоящий дом, которого у нее никогда не было.
Лето 1839 года было счастливым для композитора. Нелюбимая жена с тещей жили за городом{363}, а он, свободный от обязательств и соблюдения приличий, жил у Кукольника и упивался страстью к Екатерине. Но идиллия к концу лета закончилась. На отъезд сестры Елизаветы 31 июля он написал фортепианный ноктюрн «Разлука» («La separation»), изданный «Одеоном» в 1839 году. Это романтическая, с привкусом тоски «ночная песнь» до сих пор пользуется популярностью у русских меломанов, став частью фортепианной «золотой классики».
Мария Петровна, безусловно, знала о похождениях Глинки, что выплескивалось в разнообразные скандалы по самым ничтожным вопросам. «Мне гадко было у себя дома»[339], — вспоминал Глинка. Прежде незаметные недостатки жены теперь гипертрофировались.
Глинка рассказывал Кукольнику:
— Жена моя принадлежала к числу женщин, для которых наряды, балы, экипажи, лошади, ливреи и прочее были всё; музыку понимала она плохо или, лучше сказать, за исключением мелких романсов, вовсе не разумела — все высокое и поэтическое также ей было недоступно.
Кукольник ответил:
— Она тебе не пара. Очень простовата и ни по образованию, ни по уму нисколько не подходит. Пустенькая девушка. Тебе нужна жена такая, как муза, которая бы согревала и вдохновляла ум, ласкала сердце[340].
Несколько раз Мария Петровна с тещей приезжали к Стунеевым. Там она вела себя как «светская львица» и позволяла себе высокомерный тон.
Шел общий разговор об искусстве.
— Все поэты и артисты дурно кончают. Как, например, Пушкин, которого убили на дуэли, — пренебрежительно сказала Мари, глядя в сторону композитора.
Глинка был взбешен.
Он ответил решительным тоном:
— Я художник. Хотя я не думаю быть умнее Пушкина, но из-за жены лба под пулю не подставлю.
После несколько раз Мария Петровна заявляла, что уйдет от Глинки.
Мишель сдержанно отвечал:
— Марья Петровна, не повторяйте слов ваших. Вы меня оставите, дело для меня обойдется. А ежели я вас оставлю, то не совсем ловко вам будет.
В это время, когда Михаил Иванович был полностью поглощен чувствами к Екатерине Керн, он увидел свою жену в новом свете и с удивлением обнаружил, что ее прежняя красота за прошедшие три года увяла, а ее поведение испортилось до того, что уже не отвечало никаким нормам этикета. Вспомним, что Глинка всегда следовал императиву «хорошего вкуса», в том числе в быту, и требовал того же от своего окружения.
Теперь его особенно поражали утренние встречи с Марией Петровной. Надев один из халатов мужа, неумытая, с заспанными глазами, непричесанная, в туфлях на босу ногу, она затягивала табак[341].
Романтическое воображение Глинки уже рисовало образ ведьмы, который пригодился для оперы «Руслан и Людмила». В ней злая волшебница Наина, предстающая то красавицей, то дряхлой старухой, обманула мудрого Финна.
Детективная история
Трагический случай вмешался в любовный треугольник композитора.
Он несколько дней ходил сам не свой, предчувствуя недоброе. Под стать внутреннему ощущению он суеверно реагировал на внешние приметы. То на него набросилась черная собака, показавшаяся ему символом нечистой силы, то во время игры в карты на столе горели три свечи, что, по народным поверьям, предвещало недоброе. При гадании на картах ему выпадала пиковая масть. Он ждал плохого…
25 августа 1839 года в Петербурге внезапно скончался любимый младший брат Андрей. Болезнь развивалась стремительно: буквально за три дня «воспаление кишок», как писал Глинка, перешло в смертельный «антонов огонь»{364}. Потеря потрясла Глинку. За последний год он сблизился с младшим братом. Чтобы пережить горе и утешить матушку, Глинка вместе с сестрой Машей и дядей Иваном Андреевичем поехал в Новоспасское{365}.
В усадьбе, несмотря на переживания, ему жилось хорошо. Он писал в письме другу: «У нас здесь рай земной, погода превосходная и, несмотря на то что осень, все еще зелено»[342]. Он продолжал думать о трех женщинах, оставленных в Петербурге. Поверенным в его делах становится художник Николай Степанов. Глинка просил его сделать портреты жены и Кати, для чего рекомендовал ему заехать в Смольный и разглядеть хорошенько черты его новой пассии. Видимо, до этого Степанов нарисовал портрет ученицы Глинки по вокалу — Каролины Колковской, про который композитор расспрашивал{366}.
Сельская идиллия была разрушена приездом Якова Соболевского, мужа рано умершей сестры Пелагеи. Он открыто рассказал ему о неверности Марии Петровны, что для света уже давно было секретом Полишинеля. Дорога в столицу, несмотря на хорошую погоду в начале октября, была мучительной. Михаил Иванович страдал от «оскорбленного самолюбия, досады, гнева». И уже здесь по дороге он принял решение оставить жену, жить, как и многие в Петербурге, отдельно. Несмотря на «лихорадочное состояние», он разработал план — приехать неожиданно и застать жену врасплох. Но Глинку уже ждали дома, так что никаких свидетельств измены он не обнаружил.
Под предлогом болезни Глинка перешел ночевать в свой кабинет, где жил тогда брат жены Алексей Петрович Иванов, морской военный. Тот все понял. В отличие от других членов семьи Ивановых он был «добрым и хорошим человеком», как вспоминал Глинка, и уже давно пытался воспитать свою сестру и матушку — делал им замечания, стыдил.
Чтобы пережить эти дни, полные
