Свидетельства (письма, воспоминания современников и самого Глинки) говорят о том, что между ними еще до отъезда девушки произошла ссора.

— Поехали с нами, — неоднократно умоляла Екатерина.

Глинка молчал. Он вроде бы согласился, но письмо из Новоспасского охладило его романтический пыл. Матушка, как и прежде, была категорически против нарушения приличий{378}.

Он отвечал ей:

— Я не могу… Пойми меня… Мне очень тяжело.

Екатерина, по-видимому, ждала от него активных действий. Она была обижена, злилась на его нерешительность, а еще не выносила его посиделок с друзьями. Упреки продолжались до самого отъезда.

Уже расставшись с ней, в конце августа 1840 года из Новоспасского он написал другу Валериану Федоровичу Ширкову, либреттисту его новой оперы «Руслан и Людмила»: «Идеал мой разрушился — свойства, коих я столь долгое время и подозревать не мог, высказались неоднократно и столь резко, что я благодарю провидение за своевременное их открытие»[371].

Итак, после прощального вечера 11 августа он выехал из Петербурга и согласно договоренности встретился с дамами в Гатчине, где они, видимо, дожидались его. Глинка находился в апатии. Он все повторял найденный мотив для оперы «Руслан и Людмила»:

О, Людмила, рок сулил нам счастье.

Они вместе в одной карете доехали до станции Катежно{379}, а там он пересел в свою коляску и один поехал в Новоспасское. Расставание было мучительным, тягостным, но немногословным. Он находился в самом мрачном расположении духа. К тому же наступила жара, а лошади тащились шагом по раскаленному песку. На каждой станции его держали по три или четыре часа, пока не подавали новых лошадей. В конце августа 1840 года Глинка доехал до Новоспасского. Вскоре, 29 августа, он написал письмо на имя смоленского губернатора, где сообщал, что поездка за границу откладывается. Глинка страдал от разлуки с Екатериной. «В столь короткое время нервы мои уже снова бесятся, и не на шутку», — сообщал он Ширкову. И дальше, как истинный романтик, он жалуется: «Такова вся судьба моя — нигде и ни в чем отрады»[372].

Но, несмотря на хандру, Михаил Иванович много сочинял, мелодии лились как из рога изобилия. Глинка подгонял Ширкова с либретто — нужны тексты для IV и V актов. «Никогда я столько не писал и никогда еще не чувствовал подобного вдохновения»[373], — отправлял он ему весточку.

Мысли об опере занимали его настолько, что он решил вернуться в ненавистный Петербург, «но не для пагубных наслаждений разврата», как он заверял Ширкова. Он знал, что театр уже ждет начала репетиций новой оперы, о которой слухи ходили с 1837 года. «Никогда обстоятельства не были благоприятнее — театр весь к моим услугам, и я могу разучивать и пробовать написанное по желанию» и все высказывают «ревностное содействие», — сообщал он либреттисту[374].

Так, не прожив и одного месяца в Новоспасском, он вскоре возвратился в Петербург. По дороге он простыл. Всю ночь в лихорадочном состоянии ему мерещились страшные сцены с Наиной и карликом из «Руслана и Людмилы». В Петербурге он поселился у Кукольников, в доме Мерца, больше ему ехать было некуда, да и денег на съем квартиры неоткуда взять. Он был до того слаб, что Платон Кукольник со слугой Яковом по лестнице его вносили на руках. Соблюдая данное матушке обещание по поводу денег, он жил экономно. Кукольник обеспечивал всех пропитанием. Глинка приносил на общий стол соленья, масло, ветчину, колбасы, которые присылали из Новоспасского. Особенно всем полюбились индюки и гуси. Он прожил с «братией» до февраля 1841 года.

Через месяц он сообщал маменьке: «Хотя в сердце несколько и пусто, зато музыка несказанно меня утешает»[375].

Вместо работы над оперой «Руслан и Людмила» Глинка увлекся новой трагедией Кукольника «Князь Холмский» о событиях в Пскове XV века{380}. Для ее премьеры он написал увертюру и четыре антракта, то есть оркестровые номера перед каждым действием, рисующие настроение и атмосферу предстоящего. Глинка был доволен результатом. Он понимал, что произошел новый поворот в его творчестве — к симфонической музыке. 30 сентября 1841 года состоялась премьера. Спектакль, как и музыка Глинки, не получил внимания публики и прессы, что расстроило авторов. Целых 17 лет после первого неудачного исполнения это творение Глинки не звучало на концертной эстраде. И сегодня, несмотря на высокое качество сочинения, оно находится в забвении{381}.

Свое поведение Глинка оценивал как среднее. В письме другу Ширкову он как будто исповедовался: «Поведение мое (тебе, как другу, истинно меня любящему, считаю некоторым образом обязанным отчетом) не так хорошо, как бы ты желал, но и не так дурно, как ты воображаешь». Он ощущал свою жизнь бесцветной, хотя и пытался скрасить ее «ласками, угощениями, дружбой и рассеянностью столичной жизни»[376].

Михаил Иванович не знал, что делать дальше…

Глава десятая. Добиваясь развода (1841–1842)

Зачем любить, зачем страдать?

Из арии Ратмира. Опера М. И. Глинки «Руслан и Людмила»

Последующее время, с 1841 по 1842 год, Михаил Иванович боролся за собственное счастье. Диапазон его эмоций в этот период был предельно широк — от надежды на лучшее, активной деятельности, радости до отчаяния и полной апатии. Постепенно на первый план выходит творчество: усилия композитора по созданию «Руслана и Людмилы» реализуются в грандиозную премьеру в конце 1842 года.

Поразительно, как Глинка, человек со столь чувствительной внутренней организацией, находясь в сложном эмоциональном состоянии и непростых внешних обстоятельствах, мог творить, да еще с таким размахом. Это время, с 1838 по 1842 год, оказалось чуть ли не самым плодотворным в его жизни. Помимо сочинения оперы, он работал в новых для себя жанрах и во всем достигал абсолютного результата — это вокальный цикл «Прощание с Петербургом», симфонический «Вальс-фантазия», затем цикл музыкальных картин для трагедии «Князь Холмский», масштабное симфоническое полотно. Как всегда, рождаются романсы. Многое из сочиненного в эти годы на долгие века станет хитами.

Между Петербургом, Новоспасским и Малороссией

Неопределенность расстраивала Глинку и особенно его матушку, находившую компанию Кукольника вредной для здоровья сына. Теперь уже она настаивала на поездке сына за границу весной 1841 года. К этому времени в Париж собирались зять Яков Соболевский с сыном Николаем и сестрой Елизаветой{382}. Они надеялись вылечить за границей ребенка. Работа над оперой постоянно откладывалась, Глинка уже и не мечтал закончить ее в России до отъезда.

Но Глинка не хочет в Париж, а рвется в Малороссию, к Керн. В начале 1841 года умер отец Екатерины — Ермолай Федорович Керн. Он был одним из тех, кто выступал категорически против отношений дочери с Глинкой. Михаил Иванович, обрадованный новыми обстоятельствами, туманно и витиевато намекал в письме Анне Петровне