Шрифт:
Закладка:
Побег? Или…
В Петербурге Евгения Андреевна разместилась у дочки в Смольном, вскоре к ним переехал и Глинка. Он рассказал о своем плане бежать с Керн, которая может спасти его от всех страданий. Матушка познакомилась с новой музой сына. Девушка понравилась ей. Она ценила ее мягкость, нежное отношение к окружающим и впоследствии всегда передавала ей приветы в письмах.
Глинка хотел получить разрешение на поездку.
Матушка отвечала:
— Поживем — увидим. Не торопись. Сам собою человек ничего не знает, что и как с ним случится[358]. На все воля Божья.
Но план сына ей категорически не нравился. Она настояла на том, чтобы он поехал в начале в Новоспасское — полечиться, спрятаться от света, а затем уже принимать решение. В конце февраля 1840 года они вместе уехали в Новоспасское.
Но в деревне Глинка страдал еще больше.
— Доверься Богу. Счастье невозможно на столь непрочных основаниях, — твердила ему матушка.
В имении тоже было неспокойно. Нынешний год, как и прошлый 1839-й, отличался погодными аномалиями — заморозками зимой и невыносимой жарой летом. Из-за неурожаев доходы имения сократились. Непредвиденных расходов в эти годы стало слишком много. Неудачи детей ложились тяжким финансовым бременем.
Матушка сетовала:
— Как же нам выжить самим и особенно крестьянам в некоторых деревнях?
Мишель страдал в одиночестве. Лишь письма из Петербурга от возлюбленной скрашивали его дни, но утешали ненадолго. Через месяц апатии, в апреле 1840 года Михаил Иванович опять начал уговаривать матушку отправить его с Керн за границу, но она опять была категорически против незаконных отношений. Судьба рисовала похожий узор — она и сама по молодости бежала от опекуна и, пережив все треволнения юности, теперь не хотела такой же участи любимому сыну и возможным детям, которые могут остаться без наследства. Она дала согласие на его поездку за границу без Екатерины.
— Ох, мой Миша, не жилец деревенский ты. Грустно мне будет, проводя тебя за границу[359], — вздыхала она.
11 апреля композитор подал прошение смоленскому губернатору о выдаче заграничного паспорта с целью отъезда в Германию, Францию и Италию для лечения.
Матушка отпускала его с тяжелым сердцем и неоднократно сетовала:
— Суетно мне одной справляться и тяжело, и кажется, и надежды нет помощи дождаться [от] своих деток, хотя и пишет Миша, что когда не будет возможности жить в Петербурге, то переселится в деревню, чего бы я очень желала, чтобы при жизни моей сознакомил себя с деревенской жизнью, также и доходами. Не живши, нельзя судить[360].
В конце апреля, когда установилась хорошая погода и дороги просохли, Глинка отправился в Петербург. Матушка просила Машу пригреть его в столице. «В случае нужды прибереги его, он добрый, но несчастный горемыка. Что с ним будет и как, ничего не знаю, и за него болит душа моя»[361], — переживала она.
Она снабдила сына значительной суммой — пять тысяч рублей золотом и еще чек на такую же сумму, чтобы и Маша, и Миша ни в чем не нуждались.
Возможность освобождения
Почему именно в апреле Глинка решительно хлопотал о поездке за границу? Ответ на этот вопрос дает единственно известное на данный момент письмо Марии Петровны из ее переписки с Глинкой. Оно как раз написано в апреле.
Мария Петровна обращалась к мужу:
«Милостивый Государь Михайло Иванович!
Снова решилась прибегнуть к Вам, хотя и не получила ответа ни на одно письмо. Неужели голос жалости замер в Вашем сердце, долго ли мне жить, не знаю, потому что теперь очень мне нехорошо».
Она опять ссылается на болезни и на то, что сейчас апрель, а у нее до сих пор не было доктора, так как у нее нет денег. Но цель письма была другой.
«Не откажите в том, что буду у Вас просить. Я хочу навсегда оставить ненавистный для меня Петербург и поселиться навсегда в монастыре, я уже туда писала, и меня непременно примут». Мария Петровна, конечно же, знала, что монашество одного из супругов при отсутствии детей — а у четы Глинок, несмотря на совместно прожитые в браке пять лет, так и не появилось потомства — являлось одним из наиболее веских поводов для расторжения брака. С ее стороны такое решение можно счесть благородным.
Она предлагала ему свободу взамен на денежный выкуп.
«Но пока я не получу суммы, которую Вы обещались выплатить, не могу исполнить моего намерения… Михаил Иванович, умоляю Вас исполнить последнюю просьбу несчастной жены Вашей, которая уже Вам… мешать не будет, еще заклинаю Вас быть милосердным, неужели Вы не христианин. Отчаяние мое доходит до исступления».
А дальше она размышляет об отчаянном поступке, что указывает на ее сложное внутреннее эмоциональное состояние: «…давно бы наложила руку на себя, когда б не знала, что самоубийцам нет у Бога прощения; сжальтесь и дайте ответ». Подпись: «злополучная жена Ваша Marie»[362].
В письме создается портрет дамы романтичной, напуганной и молящей о помощи. Многие ее формулировки заимствованы из любовной литературы того времени. Видимо, под воздействием именно этого письма Глинка срочно отправляется в Петербург, чтобы разрешить ситуацию и обрести свободу. Он мечтает, что выплатит требуемую сумму (вероятно, речь идет о семи тысячах рублей[363]), освободится от брачных обязательств и уедет с любимой за границу.
Для реализации плана поездки за границу появилась еще одна веская причина. Он получил известие, что в начале весны 1840 года здоровье Екатерины вновь ухудшилось[364]. Ее мучили кашель и слабость. Доктор рассказал сестре Маше, что ей нужна смена климата, иначе ей угрожает чахотка.
Из-за слабого здоровья Екатерине пришлось уйти со службы в Смольном институте. Она переехала к матери и жила на скромную пенсию — 63 рубля в месяц, которая выплачивалась ей по завещанию отца. Теперь Екатерина с матерью находились в довольно стесненных условиях{373}.
Две Керн, Пушкин и Глинка
Год назад, летом 1839 года, когда Глинка уже ушел в отставку с должности капельмейстера, он свободно встречался с Екатериной Керн на их квартире. Влюбленные разговаривали о литературе, философии и, конечно, музыке.
Заветный текст Пушкина «Я помню чудное мгновенье», долгое время хранящийся в сознании Глинки, теперь оживал в новых мелодиях. Подаренное Пушкиным Анне Керн
