предстоящему экзамену. Как и предполагалось, государь начал с протяжной и торжественной части «Спаси, Господи, люди твоя», и не успел он спеть нескольких нот, как 19 мальчишек и два баса дружно грянули вместе с ним.

Прослушивание прошло успешно. Государь остался доволен. Соблюдая торжественный заданный тон, он поклонился величественно, до пояса, как бы воссоздавая древний обычай, и отпустил всех. Он отметил работу нового капельмейстера премией в размере 1500 рублей[307].

Монаршее благословение на этом не закончилось: увидев как-то Глинку на сцене, государь подошел к нему и обнял. Повел его по сцене Большого театра, прошелся несколько раз и разговаривал долго. Глинка хорошо запомнил этот момент, особенно то, как на него смотрели все подданные, а министр двора после этого кланялся ему в пояс.

Милость императора дополнялась милостью императрицы. Она приглашала его на свои известные музыкальные вечера и «принимала меня весьма ласково», как вспоминал композитор.

Бывало, она по-французски обращалась к фрейлине Бартеневой, с которой Глинка был особенно дружен:

— Скажите вашему другу, пусть он играет и поет. Ту или иную вещицу. На его выбор.

Глинка пел с полной самоотдачей[308].

В начале 1839 года, после череды новогодних празднеств, наступила, как обычно, «жаркая» пора концертов во время поста. Глинка сравнивает свое существование с жизнью «разгонной почтовой лошади». Служба в корпусе, выступления в Аничковом дворце на набережной реки Фонтанки, куда приходилось добираться в экипаже{340}, балы и обеды, ужины и концерты — он был обязан участвовать в этой круговерти. Бессонница, расстройство пищеварения из-за ночных приемов пищи, неврозы и утомление были обеспечены. О новой опере Глинка и не помышлял.

Несмотря на осложнившиеся семейные отношения, матушке он писал: «Я был вознагражден тем, что добрая моя Маша нынешний год участвовала в нескольких увеселениях (чего прежде ее плохое здоровье не позволяло) и сверх того, приобрела несколько новых приятных и полезных знакомств»[309]. Красота жены повышала статус мужа в свете.

Новый ученик

Несмотря на потери всяческих контактов с Императорскими театрами, Глинка заботился о новых русских голосах. В этом была его прямая выгода — хорошие певцы обеспечивали успех его операм и романсам. Год назад он пытался пристроить в Императорские театры друга Кукольника — красивого тенора Андрея Петровича Лоди{341}, который с каждым годом становился все более известным, но не столько как певец, но и как учитель.

Прибавилось забот с новым молодым певцом Семеном Гулак-Артемовским, которого он привез из Малороссии. Тот временно расположился у Глинки в казенной квартире с момента их приезда в столицу. Глинка вспоминал, что нелегко было с ним жить, учитывая его «крутой нрав» и сильный акцент, который отражался на качестве пения[310].

Кукольник прямо говорил о нем:

— Туп, упрям, дубина непозволительный, но баритон такой, какого мы еще не слыхали…[311]

Сравнивая его с Ивановым, на которого композитор все еще обижался за нарушение законов чести, Глинка ценил Гулак-Артемовского больше. Новый ученик был хотя бы «добр сердцем». Несмотря на сложности в общении и разность мировоззрений, Глинка ощущал личную ответственность за его судьбу. Помня скандал с Ивановым, который самовольно бросил свои обязанности певчего в Капелле, Михаил не стал определять Гулак-Артемовского на какую-либо службу, чтобы сохранить его свободу и хорошенько подготовить для оперной карьеры. «Он не будет иметь опасения возвратиться в отечество, когда я его отправлю за границу»[312], — сообщал он матери. В апреле 1839 года он вместе с князем Михаилом Волконским погрузился в хлопоты для устройства благотворительного концерта, весь сбор от которого должен был пойти на поездку Гулак-Артемовского в Италию для совершенствования голоса. Весь апрель с оркестром Юсупова он репетировал номера. На помощь позвал композитора Александра Даргомыжского, земляка и давнего друга. Тот разу-чивал партии и дирижировал крепостными музыкантами. Концерт прошел успешно 29 апреля 1839 года. Звучала популярная музыка, как и требовалось для подобных благотворительных мероприятий. Среди других номеров в дуэте с Гулак-Артемовским выступила жена Глинки, спев номер из «Жизни за царя». Все-таки Мария Петровна не так плохо пела, как впоследствии сообщал Глинка. Еще одна звезда 1838 года — военный Николай Бахметев исполнил свои виртуозно-романтические сочинения. В 1861 году именно он займет место директора Капеллы, сменив Алексея Львова.

В результате нужная сумма была набрана, так что летом Гулак-Артемовский смог отправиться на учебу за границу.

Увольнение

Для Глинки весь 1839 год будет судьбоносным. Предстоящий разрыв с женой, новая любовь, связанное с этим нервное потрясение и расстройство здоровья, настоятельная потребность сочинять — все это привело Глинку к кардинальному переосмыслению своей жизни. Высокий пафос служения, о котором он сообщал самому близкому корреспонденту — матери, весь год вдохновлял Глинку. Он писал: «Трудно быть затянутым в мундир, зато лестно находиться в присутствии Императора и думать, что исправно исполняешь свою должность»[313]. Находясь в сильнейшем нервном состоянии, он не мог больше терпеть кажущиеся унизительными приказания Львова, сводящие его с ума, и каждодневные обязанности службы. Весной, когда он лишился сна, аппетита и стонал от мучительных ощущений, Львов приходил к нему и читал наставления. Директору, как и многим окружающим, болезни Глинки казались мнимыми. В ответ на вежливые и даже дружеские замечания начальника капельмейстер, как обычно, молчал. Но после выздоровления все реже и реже посещал певчих[314].

К концу 1839 года Глинка пришел к единственно возможному решению — уволиться, спасаясь к тому же от необходимости выходить в свет и выслушивать сплетни о его личной жизни.

Глинка понимал, что увольнение, да еще приправленное семейным скандалом, будет обсуждаться в обществе. Его доброе имя пострадает. Но больше всего музыкант боялся одного — немилости императора. Он сообщал родственнику и поверенному в семейных делах Александру Васильевичу Казадаеву: «Это важное для меня событие заставляет меня на несколько дней отложить просьбу об увольнении, тем более что теперь она ограничится одним желанием быть оправданным в глазах императора, новых же милостей теперь вовсе не желаю»[315].

Глинка передал свое решение директору Капеллы, а тот министру двора Петру Михайловичу Волконскому. Оба дали свое согласие, и вскоре дело пошло в производство, чего и хотел сам Глинка.

В советское время было принято обвинять Львова в желании как можно быстрее уволить композитора, чтобы избавиться от талантливого «соперника». Почву для такого отношения к Львову заложили слова самого композитора, который писал матери в расстроенных чувствах: «Львов желает от меня отделаться» и делает «разные пакости»[316]. Но на самом деле Львов, которого Глинка подозревал во всех тяжких, наверное, понимал состояние своего подчиненного, отчасти сочувствовал, но вынужден