дома статского советника, друга Нестора. Литератор устроил что-то похожее на мастерскую, артистическую артель, наподобие того, как жили художники Средневековья. Каждый творил в своей комнате, а по вечерам все собирались за ужином. Здесь же жил доктор Людвиг Андреевич Гейденрейх, ставший близким другом Глинки и лечившим его до конца жизни. Свое общество они противопоставляли салонной культуре и правилам высшего света. Глинка, столкнувшись и с бюрократией, и с «черным пиаром» в виде слухов и сплетен, боялся света. Как когда-то давно Руссо, так и они с Кукольником теперь проповедовали союз «прекрасных душ», близких по мировоззрению людей{321}. Сильные эмоции, слезы, меланхолия дополнялись культом простой жизни, желательно на лоне природы. Но вместо природы собирались у Нестора на квартире.

В 1837 году Кукольник собирал регулярный художественный салон по средам, объединявший до пятидесяти человек. В отличие от великосветских салонов Жуковского и Одоевского, куда допускались в основном представители высшего света, к Кукольнику приходили литераторы, живописцы, издатели, критики разных уровней и сословий, разных литературных течений и пристрастий. Его кружок называли «демократическим» или кружком «артистической богемы».

Романтическая восторженность и культ героя соседствовали здесь с прагматикой — на средах у Кукольника заводились знакомства, получали известность и путевку в жизнь[284]. Как говорил Петр Степанов, это была литературная и художественная биржа, а сегодня бы мы сказали, что у Кукольника складывался профессиональный художественный рынок, где вырабатывались нормы, вкус и критерии оценок. Его салон выполнял ту же функцию, что современные профессиональные книжные выставки, форумы, конференции и круглые столы. Все это происходило в стенах одной квартиры. Курили так много, вспоминал Глинка, что «на дыме можно бы топор повесить»[285].

Глинка чаще всего проводил весь вечер за роялем, в угловой комнате, где вокруг него собирались поклонники. Для них, «облепивших» фортепиано со всех сторон, в этом шуме и гаме, под звон бокалов он пел и импровизировал. В 1838 году фурор произвел новый романс «В крови горит огонь желаний»{322} на стихи Пушкина, который был написан под влиянием чувств, вспыхнувших к новой ученице по Театральной школе Каролине Колковской (1823–1857). Она соответствовала любимому типажу Глинки с низким женским голосом, «обволакивающим» сердце поэта. Ей он также посвятил романс «Сомнение»{323} для контральто, скрипки и арфы (или фортепиано), в котором печаль, тоска, разочарование в судьбе, ревность окутаны глубоким минором.

После полуночи устраивался ужин для наиболее приближенных десяти-двенадцати человек. Подавалось два простых блюда и много хереса.

Кукольник часто говорил:

— Остаются избранные. Вечера мои собственно начинаются тогда, когда они кончаются для шушеры. До сих пор была только увертюра, самая опера начнется потом.

На ужине избранных часто присутствовали несколько офицеров Преображенского полка, Глинка и многие давние знакомые — Степановы, Константин Булгаков, Карл Брюллов, написавший портреты Нестора и его брата Платона. Из новых знакомых — скульптор Яков Яненко, Александр Струговщиков, переводивший Гёте и издававший тогда «Художественную газету», Павел Каменский, интересный молодой человек, военный с наградами, явившийся с Кавказа.

Постепенно в свете репутация Глинки, постоянно пропадающего у Кукольника, обрастала сплетнями. Идеальный образ «национального гения» заменялся образом «гуляки праздного»[286]. Немаловажную роль в этом сыграла и репутация всего салона, который казался многим лишь сборищем шумных гуляк, и репутация Кукольника[287].

Как вспоминали многие, Глинка не мог обойтись без горячительных напитков. Авдотья Панаева писала, что когда он приходил, то всегда требовал коньяку, попивал его без остановок, вместо чая. Приписываемая Глинке приверженность к алкоголю была частью дворянского быта и отличала многих людей высшего света. В русском обществе существовал распорядок подачи спиртного ко столу. За обедом традиционно предлагали к рыбе белые столовые вина, к супу — крепленое, после десерта и кофе — ликеры. Обильное потребление алкоголя могло сопровождать вечерние встречи, когда подавали шампанское, правда, по особым случаям. Домашние настойки употребляли в родительском доме Глинки.

Но порицались не столько возлияния, ведь у Виельгорского, Одоевского, Соллогуба употребляли дары Бахуса в не меньшем количестве. Интеллектуалам казалось, что эти талантливые люди тратят свой дар впустую. Критик Струговщиков писал: «Они не внесли ни одной новой, сильной мысли в нашу литературу, не выработали ни одного здорового общественного принципа»[288].

Многие слухи о братии Кукольника были преувеличенными. Все-таки в их компании не доходили до тех гусарских загулов или офицерских пирушек с хулиганскими выходками, которые вошли в устную историю и анекдоты.

Сын Отечества

Параллельно со службой Глинка занимался судебными делами по поводу состояния отца. Дело в том, что Иван Николаевич во время войны 1812 года потерпел значительные убытки, связанные с невыполнением обязательств из-за войны 1812 года по питейным откупам в Дорогобуже, Духовщине, Белом и Ельне{324}. В 1814 году отец подал прошение о возмещении убытков, но оно было отклонено, и ему пришлось уплатить государству штраф размером более 100 тысяч рублей. Огромная сумма!

Дело казалось закрытым, но возник прецедент с московским откупщиком, с которого в это же время государство не стало взимать всего штрафа. Отец стал требовать возвращения штрафа и писал жалобы в канцелярию императора в 1827 и 1829 годах. Рассмотрение тянулось долго, шли колебания то в одну, то в другую сторону. В конце концов министр финансов Е. Ф. Канкин в 1834 году отказал в удовлетворении просьбы Ивана Николаевича. Мотивация была простой — давность дела и нежелание создавать очередной прецедент.

После смерти мужа Евгения Андреевна решила возобновить тяжбу, что говорит о ее упорстве и предпринимательских чертах характера. По просьбе матери подключился Мишель, знавший запутанный процесс делопроизводства в России. Его активное участие, написание бумаг и постоянное слежение за ходом разбирательства разрушают созданный в воспоминаниях образ неприспособленного барина, чуждающегося быта и всяких обязанностей.

В конце концов процесс закончился победой Глинок, значительно повлияли, как указывал композитор, его известность и внимание к нему императора. Глинка гордо писал: «Мои звуки произвели то, чего ни просьбы, ни другие убеждения до сих пор не могли сделать»[289]. Он сообщал, что чиновники искренне преданы его таланту и считают его автором национальной оперы[290].

Правда, процедура расчета, оформления и выплаты возвращенных денег тянулась до 1841 года, что изрядно выматывало Глинку и родных в Смоленске. Параллельно Мишелю пришлось бороться с бюрократией и даже кражей их денег чиновником.

Когда дело было решено в их пользу, он просит у матери выплатить ему 10 тысяч из общей суммы, чтобы вернуть накопившиеся за это время долги: Соболевскому и Стунееву по 3 тысячи рублей, Кукольнику и другим лицам — по 2 тысячи рублей. Получаемое жалованье уходило на быт и выходы в свет.

С декабря 1836 года у него жил любимый брат Андрей Иванович Глинка (1823–1839), который тогда много болел. Он