Но по мере того, как мы начинали разоблачать и арестовывать легализованную кадровую сеть в Хаунгиа, все больше на поверхность всплывала проблема двусмысленности. Как мы могли быть уверены в том, что вьетконговский снабженец не закупает товары для коммунистов под принуждением? Революция могла легко принудить человека к сотрудничеству, если его дом находился в отдаленном месте, вдали от ближайшего правительственного поста и вблизи от мест базирования вьетконговцев. Однако, как правило, арест легализовавшегося сотрудника сразу же подтверждался уличающими документами или другими уликами, которые всплывали при обыске в его доме. В тех случаях, когда не хватало трех доказательств, совет безопасности провинции мог принимать (и часто принимал) решение об освобождении человека. Нередко в месяц освобождалось до трети и более задержанных, на которых заводились дела. Похоже, что общее правило гласило: «Если есть сомнения, отпусти их». Могу вспомнить свой ужас в середине 1972 г., когда совет безопасности провинции Хаунгиа отклонил более 40 % поданных дел. Одной из причин высокого процента освобождений было распоряжение о военном положении, изданное подполковником Хау после майского нападения северовьетнамцев. Хау постановил, что подозреваемые вьетконговцы могут быть арестованы при отсутствии обычно требуемых трех доказательств — просто для того, чтобы вывести их из работы, пока северовьетнамцы действуют в наших деревнях и нуждаются в поддержке. Кроме того, причиной многих освобождений была небрежная работа сотрудников при оформлении дел, а также политика, — особенно семейная. Казалось, что каждый человек был связан с кем-то, кто, в свою очередь, знал кого-то еще. Так, например, в уезде Чангбанг розыскники Тима Миллера вышли на фармацевта, который в интересах вьетконговцев занимался оптовой торговлей наркотиками. Доказательства для осуждения этого человека были ошеломляющими, но уже через день после его ареста руководителю провинции поступило более двадцати возмущенных телефонных звонков, один из которых был от помощника президента Тхьеу. Предприимчивый аптекарь ушел, чтобы барышничать и далее, наглядно продемонстрировав всем нам, что главная ошибка «Феникса» заключалась в том, что дыры в сети были слишком велики.

В октябре 1972 года Тим Миллер обнаружил, что национальная полиция полковника Ти злоупотребляет своими новыми полномочиями в рамках «Феникса». Если семья задержанного вьетконговца давала взятку, полиция «теряла» улики по делу, и задержанный освобождался. Тим доложил о своих выводах полковнику Бартлетту, который занялся этим вопросом параллельно с главой провинции и по американским каналам. В результате карьера тучного Ти и двух его заместителей закончилась арестом. Новым начальником полиции стал полковник воздушно-десантных войск АРВН, получивший ранение под Анлоком. Под его руководством национальная полиция Хаунгиа начала, наконец, исправляться.

Когда я летел обратно в Штаты, мое общее впечатление от работы советников было таково: несмотря на многочисленные недостатки, она была эффективной, правда, значительная часть успеха программы объяснялась стремлением американцев брать все на себя, а не умением наших советников терпеливо учить своих коллег. В этом недостатке была и моя личная вина — и в ретроспективе я считал это неудачным решением.

Но то, насколько хорошо мы и в самом деле справились со своей работой в качестве советников, станет ясно в ближайшие месяцы. Американская советническая помощь скоро должна была быть завершена, и последующие события расскажут об этом. Хотелось бы надеяться, что достойное выступление южновьетнамцев в ходе наступления 1972 года было более показательным, чем их неубедительные действия во время неудачного вторжения в Лаос в 1971 г. Проблема заключалась в том, что эта операция была единственным случаем, когда южновьетнамцы проводили крупную кампанию без американских советников. Тем не менее, в течение 1971 и 1972 гг. я видел многочисленные свидетельства того, что с технической и тактической точек зрения южновьетнамские командиры больше не нуждались в американских советниках. Вьетнамизация была правильным путем, даже если мы вступили на этот путь с некоторым опозданием. Опыт, полученный в Хаунгиа, убедил меня в том, что вьетнамские вооруженные силы находятся на пути к превращению в эффективную боевую машину.

Однако этот оптимизм сдерживался моим знанием о противнике, с которым я познакомился. Взяв вместе вьетконговцев и северовьетнамцев, южновьетнамцы ухватили тигра за хвост. Правда, страшный Вьетконг был деморализован, не укомплектован и терял в численности. К 1972 году расцвет Вьетконга закончился. Военные истории, которые я слышал в Форт-Беннинге о страшном батальоне Фу Лой и непобедимом полку Куиет Тханг («Решимость победить»), теперь были просто историями об ушедшей эпохе. Простая правда заключалась в том, что южновьетнамское коммунистическое движение — южный костяк революции — так и не оправилось от кровавой бойни в ходе Тетского наступления 1968 года. С тех пор тяжело раненные южные вьетконговцы подвергались неустанным атакам со стороны все более грозных южновьетнамских военных. И антикоммунистический крестовый поход правительства как никогда поддерживался населением, многие представители которого были возмущены осквернением коммунистами священного праздника и последовавшими за этим массовыми разрушениями. Программа умиротворения начала вступать в свои права, а кампания «Феникс» сделала роль тайных вьетконговцев слишком опасной для рядового крестьянина. Рейды 1970 г. в Камбоджу оказались разрушительными как с точки зрения снабжения и тылового обеспечения, так и с психологической точки зрения. К середине 1970 года в центре «Тиеу Хой» провинции Хаунгиа было не протолкнуться: деморализованные вьетконговцы прыгали друг на друга в порыве «вернуться в народ». Подобное явление происходило в провинции за провинцией по всему Вьетнаму. Вьетконг — настоящие южновьетнамские коммунисты — был покалечен. Но все это касалось хвоста, а что насчет тигра?

Тигром, конечно же, была Народная вьетнамская армия — НВА. Созревание южновьетнамских вооруженных сил обнадеживало, но нельзя было избежать грызущего беспокойства по поводу ситуации, сложившейся в 1972 году. Грубо говоря, я покинул Вьетнам, уважая противника не меньше, если не больше, чем южновьетнамцев. Просто нельзя было не восхищаться стойкостью, агрессивностью и храбростью как северовьетнамских солдат, так и тех немногих южан, которые сражались на их стороне. Бойцы трех северовьетнамских полков, атаковавших нас в Хаунгиа, знали, что их численность значительно меньше, что у них нет поддержки с воздуха, нет артиллерии, нет бронетехники, нет шансов на быструю медицинскую эвакуацию в случае ранения. Но они шли, неся чудовищные потери, и сражаясь с непоколебимой решимостью и дисциплиной. Не то чтобы ханойские войска обладали монополией на храбрость — я видел слишком много всего, чтобы поверить в это, — но то, что До Ван Лань из армии Зиапа смог проделать более чем стодневный марш к южному фронту, а затем также хорошо сражаться, потрясало. Если я восхищался южновьетнамским солдатом за его готовность защищать несовершенную систему, то мое сердце было отдано северовьетнамскому бойцу за те тяготы и