преодолеть. Американцы и южновьетнамцы во многих отношениях жили в двух разных мирах, и мне всегда казалось удивительным, что нам все-таки удалось чего-то добиться вместе. Многие американские советники относились к вьетнамцам как к малообразованным и обездоленным детям. Во время моей командировки в Дыкхюэ, штаб Командования американских войск во Вьетнаме был вынужден запретить использование выражения «маленькие люди», которое советники регулярно употребляли по радио, обращаясь к вьетнамцам. Гордые вьетнамцы чувствовали и возмущались этой непреднамеренной практикой снисходительного отношения к ним. Тысячи вьетнамцев выучили английский язык, и они гордились этим достижением, но из многих тысяч американцев, прошедших обучение иностранному языку, лишь немногие научились по-настоящему говорить по-вьетнамски. По иронии судьбы, в итоге сложилась ситуация, когда американцы смотрели на вьетнамцев свысока, а те в свою очередь тоже смотрели на американцев свысока. Слишком часто вьетнамцам мы казались заносчивыми, бестактными, грубыми, легковерными и расточительными. Американцы любили собак, но не уважали ни стариков, ни древние вещи, оскорбляли всех и всё вокруг бурным, несдержанным поведением и некрасивой демонстрацией богатства. Способность американцев покупать вьетнамских женщин вызывала глубокую неприязнь практически у всех вьетнамских мужчин. Даже разговор с американцем, выходящий за рамки служебных обязанностей, для любой вьетнамской женщины, задумывавшейся о браке с вьетнамцем, являлся сущим проклятием. Я слышал и наблюдал тысячи разговоров во Вьетнаме, и редко можно было услышать, чтобы об американцах говорили уважительно. Вместо этого вьетнамцы употребляли такие фразы, как «этот американский парень»[45], или использовали личное местоимение «он» или «его», которое в их языке используется только для животных и маленьких детей (но). Вьетнамцы придумали множество изощренных способов говорить о своих американских советниках так, чтобы американец не мог понять, что предметом разговора является он сам. Поскольку многие советники понимали фразу ко ван ми (американский советник), вьетнамцы избегали ее, используя вместо нее такие выражения, как «голубоглазый парень», «мистер Высокий Нос» или «западный парень», и это лишь некоторые из многочисленных уловок, которые я подслушал.

Будучи жертвами языкового барьера, большинство американцев не были в полной мере осведомлены о том, что происходит вокруг, и в значительной степени зависели от переводчиков, которые держали их в курсе событий. Это само по себе было калечащей слабостью, поскольку мало кто из переводчиков мог или хотел точно передавать услышанное. Большинство вьетнамских переводчиков оказывались в центре враждебных отношений, которые часто возникали между советником и его вьетнамским коллегой. Невозможность точного и полного перевода была скорее правилом, чем исключением. Многие переводчики просто не понимали английского языка своего американского начальника, но не решались открыто признаться в этом, ведь это означало риск перевода с насиженного места обратно в строевые части собственной армии. Чаще всего это приводило к неполному, а зачастую и неточному переводу, что неизбежно влекло за собой недоразумения. А иногда неточности переводчиков были преднамеренными. У меня есть несколько ярких воспоминаний о ситуациях, когда вьетнамский офицер обсуждал что-то на вьетнамском языке со своими подчиненными, а потом обращался к переводчику и просил его не рассказывать об этом американцам. Когда любопытный советник спрашивал переводчика, о чем идет речь, тот безобидно отвечал: «О, они просто говорят о том, как добыть запчасти для починки джипа».

Неизбежным следствием этих ограничений стало то, что многие американцы все свое время службы во Вьетнаме были вынуждены двигаться вслепую. Эти барьеры были одной из основных причин слишком слабого понимания обстановки как у противника, так и в своих войсках — ограничение, делающее эффективные военные операции трудными, если вообще возможными. Многие американские советники уже в начале своей командировки ощущали собственную неадекватность, но у них не было возможности пробиться сквозь дымовую завесу, которая, по их мнению, им мешала. Возникшее разочарование часто приводило к обидам и контрпродуктивному поведению.

И если эти проблемы были недостаточны для того, чтобы сделать работу советника разочаровывающей, то сама система советнической деятельности создавала дополнительные барьеры для взаимного доверия и понимания между вьетнамцами и американцами. Например, практически все американские советники должны были отчитываться о подразделении или районе, за которые они отвечали. Наглядным примером этого является так называемый отчет системы оценки деревень (СОД)[46], который ежемесячно готовили все старшие советники уезда. Выводы, приводимые в отчетах СОД, публиковались Командованием и принимались официальным Сайгоном в качестве одного из показателей прогресса программы умиротворения. Поэтому, справедливо или нет, отчет быстро приобрел характер «табеля успеваемости» вьетнамских уездных начальников. В результате во многих уездах вьетнамцы стали считать своих американских советников шпионами, чьи сообщения о деятельности противника в уезде через отчет СОД не могли не отразиться негативно на местной вьетнамской иерархии и особенно на самом руководителе уезда. Таким образом, отчет СОД привел к тому, что многие наши советники уездного уровня оказались в компрометирующих, враждебных отношениях с людьми, доверием которых они должны были пользоваться, чтобы эффективно работать. Я помню, как в Дыкхюэ майор Нгием решительно пытался преуменьшить перед майором Эби уровень активности коммунистов в уезде. Нгием не мог позволить себе таких точных отчетов, которые могли бы привести к резкому падению показателей СОД в Дыкхюэ. В один памятный вечер, когда мы втроем заполняли ежемесячные формы СОД, различие в наших взглядах выплеснулось наружу. Майор Нгием в гневе выбежал из кабинета майора Эби, когда тот настоял на том, чтобы сообщить о нескольких задокументированных проникновениях вьетконговцев в общину Танми, оставив растерянного и расстроенного хозяина кабинета самому решать, как исправить нанесенный ущерб.

Но наиболее типичным аспектом усилий по умиротворению, в котором мы как советники столкнулись с разочарованием и неадекватностью, стала программа «Феникс». Эта программа была классическим примером попытки применить задуманный американский план к упорно сопротивляющемуся Вьетнаму. Концепция «Феникса» предусматривала открытый обмен информацией между всеми вьетнамскими спецслужбами с целью искоренения вьетконговского повстанческого движения. Это был прямолинейный, простой и типично по-американски непосредственный подход к проблеме, и ни одно из начинаний не вызвало больше огорчений и разочарований у американских советников, чем это.

Начнем с того, что концепция «Феникса» предполагала открытое и братское взаимодействие различных вьетнамских спецслужб, — чего до сих пор не удавалось достичь даже нашей разведке. Говоря простым языком, вьетнамские спецслужбы не были склонны делиться друг с другом своими «горячими» разведданными. Одни предпочитали действовать в одностороннем порядке, чтобы заполучить неоспоримые заслуги за любые успехи, другие рассматривали смежные службы как угрозу безопасности. Наиболее эффективной вьетнамской разведывательной организацией в Хаунгиа была Военная служба безопасности капитана Санга. Он с другими своими коллегами из ВСБ не скрывали своей убежденности в том, что специальный отдел национальной полиции — полицейская разведка — пронизан врагом и укомплектован некомпетентными и