правдоподобны), пробная мобилизация – и решение продолжить ее, даже когда началась балканская война, означала отход от осторожности, которая ранее характеризовала политику России. Это знаменовало начало использования стратегии «реальной силы», при которой дипломатические усилия подкреплялись угрозой применения силы военной. «Мы, вероятно, можем рассчитывать на реальную поддержку Франции и Англии, – прокомментировал Сазонов в письме Коковцову от 10 октября 1912 года, – только настолько, насколько оба эти государства признают степень нашей готовности идти на возможные риски»[822]. Только самая полная готовность к военным действиям, сказал он Извольскому с парадоксальной логикой, характерной для его политики в последние годы перед началом войны, позволит России применить «мирное давление» для достижения своих целей[823].

Переход к более агрессивной политике России на Балканах также ознаменовал сдвиг в балансе сил между Коковцовым и Сухомлиновым. В ходе переговоров по военному бюджету 1913 года в октябре-ноябре 1912 года стало ясно, что царь больше не желает поддерживать призывы Коковцова к ограничению военных расходов. В ходе очередных заседаний 31 октября – 2 ноября Совет министров согласовал дополнительный военный кредит в размере 66,8 миллиона рублей. Инициатором этого был не Сухомлинов, а Сазонов, который 23 октября написал Коковцову, что намерен повысить готовность армии к конфронтации с Австро-Венгрией или Турцией. Коковцову ничего не оставалось, как переслать письмо Сухомлинову, который затем официально запросил кредит. Это был решающий шаг в подрыве позиции Коковцова: премьер был бессилен отменить инициативу, выдвинутую министром иностранных дел, согласованную военным министром и поддерживаемую царем из-за кулис[824]. После 5 ноября, когда царь подписал приказ об отсрочке демобилизации и возвращения на родину российских призывников старшего класса, число резервистов, находящихся на сверхсрочной службе, выросло примерно до 400 000[825]. Численность войск на границе – согласно информации, переданной французам из Санкт-Петербурга, – теперь лишь немного не дотягивала до плана военного времени. Эти шаги сопровождались другими российскими мерами: развертыванием некоторых подразделений на передовых позициях вблизи галицкой границы с Австрией, реквизициями оружия и сбором железнодорожного подвижного состава. Цель заключалась в том, чтобы, как сказал начальник штаба Жилинский французскому военному атташе, «мы могли […] быть готовы к любой неожиданности»[826].

Решающий шаг в направлении дальнейшей эскалации был сделан на четвертой неделе ноября 1912 года, когда военному министру Сухомлинову и членам военного командования почти удалось убедить царя отдать приказ о частичной мобилизации против Австро-Венгрии. Коковцов вспомнил, как 22 ноября ему сообщили, что царь желает видеть его и Сазонова на следующее утро. Прибыв на место, они с ужасом обнаружили, что военное совещание уже приняло решение издать приказы о мобилизации по Киевскому и Варшавскому военным округам, примыкавшим к территории Австро-Венгрии. Сухомлинов, похоже, хотел провести мобилизацию накануне, но царь отложил приказ, чтобы сначала посоветоваться с соответствующими министрами. Возмущенный подобными своевольными маневрами военных, Коковцов указал на идиотизм предложенной меры. Прежде всего, частичная мобилизация против Австрии не имела никакого смысла, поскольку Германия была обязана прийти на помощь Австрии в случае нападения. А как насчет Франции? Поскольку консультаций с Парижем не проводилось, внезапная мобилизация вполне могла оставить Россию пожинать в одиночестве плоды своего безрассудства. Кроме того, вставал конституционный вопрос: Сухомлинов, утверждал Коковцов, не имел права даже обсуждать такую политику с царем без предварительной консультации с министром иностранных дел. Николай II отступил и согласился отменить приказ военного министра[827]. В этом случае Сазонов присоединился к премьер-министру Владимиру Коковцову, осудив это предложение как политически неразумное, стратегически нереализуемое и очень опасное. Это было одним из последних вздохов «единого правительства» в императорской России.

Тем не менее факт остается фактом: во время зимнего кризиса 1912–1913 годов Сазонов поддерживал политику конфронтации с Австрией, политику, гарантирующую, что возможность русско-австрийского столкновения оставалась «в центре дипломатического шторма»[828]. Изменение отношения к вопросу о мобилизации после противостояния 23 ноября между гражданскими министрами и военным командованием было временным, настроения в Санкт-Петербурге оставались воинственными. В середине декабря военный министр Сухомлинов предложил Совету министров следующий комплекс мер: усиление приграничных кавалерийских частей в Киевском и Варшавском военных округах, отправку туда лошадей, призыв на подготовку резервистов для дальнейшего усиления приграничных гарнизонов, усиление военной охраны и запрет на экспорт лошадей. Если бы все эти предложения были реализованы, они вполне могли бы подтолкнуть зимний кризис через грань, отделявшую мир от войны, – общеевропейская эскалация была бы неизбежной, учитывая, что Париж в это время призывал русских активизировать принятие мер против Австрии и обещал свою поддержку в случае военного конфликта с участием Германии. Но Сазонову показалось, что все это зашло слишком далеко, и он снова присоединился к Коковцову, отклонив предложение Сухомлинова. На этот раз сторонники мира одержали лишь частичную победу: призыв пехотных резервистов и запрет на экспорт лошадей были отвергнуты как слишком подстрекательские, но другие меры были приняты, что предсказуемо встревожило Вену[829].

В свете происходящего, сделанное Сазоновым в последнюю неделю декабря 1912 года предложение об отводе части русских войск от галицкой границы, но только при условии, что Вена первой отведет свои силы, выглядело как новый акт запугивания, а не как попытка деэскалации[830]. Когда австрийцы не согласились, Санкт-Петербург продолжил нагнетать угрозы, намекая на возможность публикации объявлений о дальнейшем увеличении призывного возраста для резервистов, что вызвало бы всеобщую военную панику. Сазонов даже сказал британскому послу Джорджу Бьюкенену в начале января 1913 года, что у него есть «проект мобилизационных действий на австрийской границе» и что он планирует увеличить там количество войск. Возобновились разговоры (на этот раз Сазоновым, а не только Сухомлиновым) о мобилизации Киевского военного округа и российском ультиматуме Вене[831].

Возникший в результате австро-российский военный тупик был политически и финансово болезненным для обеих сторон: для Вены пограничная конфронтация тяжким бременем навалилась на хрупкие финансы монархии. Противостояние также вызвало вопросы о лояльности призванных чешских, южнославянских и других резервистов из числа национальных меньшинств, многие из которых могли потерять свою мирную работу, если бы состояние повышенной готовности сохранялось и дальше. С российской стороны также были сомнения в политической надежности на передовых позициях – низкая дисциплина в частях, укомплектованных резервистами, грозила распространиться на регулярную армию, и офицеры на Галицийской границе требовали либо начать войну прямо сейчас, либо демобилизовать резервы. Министерство финансов и его глава Владимир Коковцов также жаловались на финансовое бремя, связанное с содержанием резервистов, хотя, по всей видимости, в целом в России, где армия не испытывала трудностей с финансированием, эта проблема играла менее заметную роль в отличие от Вены, где министры опасались полной потери контроля над финансами[832]. И все же Коковцову удалось склонить чашу весов обратно в пользу деэскалации и убедить царя не предпринимать дальнейших потенциально провокационных мер.

В конечном итоге именно австрийцы первыми начали отступление, с конца января постепенно сокращая численность своих приграничных войск. В феврале и марте Берхтольд пошел на уступки Белграду. 21 февраля Франц Иосиф предложил существенно сократить численность Галицийских дивизий, а Николай II в ответ согласился демобилизовать призывников старшего возраста. Деэскалация была официально провозглашена на второй неделе марта, когда было публично объявлено о крупном сокращении войск по обе стороны границы[833].

Балканский зимний кризис 1912–1913 годов миновал ко всеобщему облегчению. Но он бесповоротно изменил настроения и в Вене, и в Санкт-Петербурге. Австрийские политики получили привычку к более милитаристскому стилю дипломатии[834]. В Санкт-Петербурге образовалась российская партия войны. Среди ее наиболее бескомпромиссных фигур были великие князья Николай Николаевич и Петр Николаевич, оба были верховными военачальниками и оба были женаты на черногорских принцессах. «Весь пацифизм императора, – писал бельгийский посланник в Санкт-Петербурге в начале 1913 года, – не может заставить замолчать тех [при дворе], кто заявляет о невозможности когда-либо еще отступить перед Австрией»[835]. Враждебное отношение возникло и укреплялось не только потому, что его подпитывало командование армии и флота, и (периодически) сам царь, но и потому, что оно было поддержано влиятельным кругом гражданских министров, из которых наиболее важной была поддержка министра сельского хозяйства Александра