Шрифт:
Закладка:
В то же время посланник в Белграде Николай Гартвиг придерживался совершенно иной линии. Гартвиг сделал карьеру в Азиатском отделе министерства иностранных дел России, обстановка в котором характеризовалась склонностью к напористым переговорам и решительным действиям[790]. С момента своего прибытия в сербскую столицу осенью 1909 года он был сторонником активной политики России на Балканском полуострове. И он не пытался скрыть ни своей враждебности к Австро-Венгрии, ни панславистских взглядов. Андрей Тошев, болгарский посланник в Белграде, несомненно преувеличивал, когда заявлял, что «шаг за шагом [Гартвиг] взял в свои руки фактическое руководство [Сербским] королевством», но нет никаких сомнений в том, что Гартвиг обладал непревзойденным авторитетом и влиянием на политическую жизнь Белграда[791]. Популярность Гартвига при дворе царя Николая II и общее отсутствие действенного контроля или пристального внимания со стороны Санкт-Петербурга означали, что, как с сожалением отметил поверенный в делах российского представительства в Белграде, он был относительно свободен в реализации своих собственных крайних взглядов, даже когда они противоречили официальным сигналам, исходящим от министерства. Он «обеспечил себе такую позицию, что мог преподнести сербам свою версию действий, которые собиралась предпринять Россия»[792].
Пока Чарыков изучал возможности для постепенного сближения с Константинополем, Гартвиг подталкивал сербов к созданию союза с Болгарией, направленного против Османской империи. У него была отличная возможность координировать эти усилия, поскольку его старый друг Мирослав Спалайкович, который фактически жил в российской миссии во время скандала вокруг суда над Фридъюнгом, согласился занять пост сербского посланника в Софии, где помог сгладить острые углы на пути к сербско-болгарскому союзу. В дополнение к давлению на сербское правительство, Гартвиг засыпал исполнявшего обязанности министра иностранных дел Нератова письмами, в которых утверждал, что создание Балканской лиги против Османской империи (и, как следствие, против Австро-Венгрии) будет единственным способом обеспечить интересы России в регионе. «Настоящий момент таков, – писал он Нератову 6 октября 1911 года, через три дня после итальянского обстрела Триполи, – что оба государства [Сербия и Болгария] совершат величайшее преступление против России и Славянства, если они продемонстрируют хотя бы малейшие колебания»[793].
Таким образом, вернувшись в Петербург в конце 1911 года после лечения за границей, Сазонов столкнулся с выбором между несовместимыми вариантами дальнейших действий. Он решил отказаться от протурецкой линии Чарыкова. Османскому правительству было указано игнорировать предложения посла, а несколько месяцев спустя Чарыков был отозван со своего поста[794]. Сазонов утверждал, что наказал посла за игнорирование указаний министерства, перепрыгивание «через голову» в процедуре согласований, установленных Санкт-Петербургом, и тем самым в организации «беспорядка в международных отношениях»[795]. Конечно, это была попытка скрыть очевидное: Чарыков заручился поддержкой помощника министра Нератова, прежде чем делать свои предложения, и он был не единственным российским посланником, проводившим политику согласно собственному пониманию интересов России – Гартвиг в этом отношении был гораздо большим нарушителем. Настоящей причиной дезавуирования собственного посла в Константинополе было беспокойство Сазонова о том, что момент для возобновления российской инициативы по черноморским проливам еще не созрел[796]. В декабре 1911 года, возвращаясь после лечения в Швейцарии, Сазонов узнал от Извольского и российского посла в Лондоне графа Бенкендорфа, что прямые переговоры с Турцией в попытке решения вопроса проливов поставят под угрозу отношения с Францией и Великобританией. Позиция Лондона вызвала особую озабоченность, потому что зимой 1911–1912 годов вновь возникла напряженность из-за англо-русского соглашения по Персии. Чем больше усиливалась эта напряженность, тем меньше была вероятность того, что Великобритания проявит благосклонности к России в вопросе о проливах. Между тем то, что Россия без энтузиазма восприняла марокканскую авантюру Франции весной и летом 1911 года, ослабило поддержку Парижа. В любом случае французское правительство не желало, чтобы Россия получила послабления в доступе к Восточному Средиземноморью, которое оно считало своей сферой интересов. Что еще важнее, огромные масштабы французских инвестиций в Османскую империю заставляли Париж с большим подозрением относиться к любой российской инициативе, которая могла поставить под угрозу ее финансовое здоровье. В то время, когда узы, скрепляющие Антанту, казались относительно слабыми, любые предложения, потенциально способные вызвать разногласия в столь стратегически важном вопросе, как черноморские проливы, казались неуместными. Иными словами, в текущей ситуации Сазонов был вынужден предпочесть сплоченность Антанты интересам России в улучшении доступа к проливам.
В то же время, отмежевавшись от инициативы Чарыкова, Сазонов поддержал просербскую союзническую политику Гартвига на Балканах как средство противодействия австрийским планам и косвенного давления на турок. Но российский министр иностранных дел старался не бросать прямого вызова Османской империи, чтобы таким образом не оттолкнуть западных партнеров по Антанте. Желание использовать возможности, открывающиеся на Босфоре, нужно было уравновесить с риском остаться в одиночестве перед лицом внешних угроз. Он приветствовал итальянский рейд на Дарданеллы, даже несмотря на то, что он мог вызвать закрытие Турцией водного пути из Черного моря, что серьезно нарушило бы российское торговое мореплавание. Сазонов сообщил британцам и французам, что его цель – вовлечь Италию в балканское партнерство. Он сказал сэру Чарльзу Бьюкенену, британскому послу в Санкт-Петербурге, что видел в итальянцах «ценный противовес Австрии». На самом деле он надеялся, что итальянская агрессия может в какой-то момент дать России повод для требования предоставить доступ в Средиземное море их собственным боевым кораблям[797]. При этом крайне важно, говорил Сазонов Извольскому в начале октября 1912 года, чтобы Россия не «представала в качестве силы, сплачивающей и объединяющей оппозицию Турции»[798].
Сазонов также поддерживал и организовывал появление Балканской лиги. С момента своего назначения на пост министра иностранных дел, он был сторонником политики Лиги и утверждал, что его вдохновляла перспектива полумиллиона штыков, образующих бастион между центральными державами и балканскими государствами[799]. Его мотивом для спонсирования подготовки сербско-болгарского союза в марте 1912 года было противодействие одновременно и Австрии, и Турции. В сербско-болгарском договоре говорилось, что подписавшие стороны «придут друг другу на помощь всеми своими силами» в случае, если «какая-либо великая держава попытается аннексировать, оккупировать или временно вторгнуться» на любую бывшую турецкую территорию на Балканах – явно подразумеваемая ссылка на Австрию, которую подозревали в планировании аннексии Новопазарского санджака[800].
Сазонов прекрасно знал, что Балканский полуостров, вероятно, станет крайне нестабильным после ливийской войны. По его мнению, особенно важно было, чтобы Россия сохраняла контроль над любым возникающим конфликтом. Соответственно, условия сербско-болгарского договора отводили России координирующую и арбитражную роль в любом постконфликтном урегулировании. Секретный протокол предусматривал, что подписавшие стороны должны заранее известить Россию о своем намерении вести войну; и если бы два государства расходились во мнениях относительно того, начинать ли нападение (на Турцию) и когда, то российское вето должно было иметь обязательную силу. Если соглашение о разделе завоеванной территории окажется недостижимым, вопрос должен быть передан на рассмотрение в арбитраж Россией: решение России было обязательным для обеих сторон договора[801].
Таким образом, альянс выглядел как ценный инструмент для реализации интересов России[802]. Тем не менее оставались некоторые сомнения. Прошлый опыт подсказывал, что Балканская лига, которую Россия помогала создавать, может оказаться не готова беспрекословно подчиняться наставлениям из Санкт-Петербурга. Разногласия по этому поводу привели в октябре и ноябре 1911 года к ожесточенному спору между Гартвигом, сторонником агрессивной политики Балканской лиги, и русским посланником в Софии Анатолием Васильевичем Неклюдовым, который опасался, что образовавшийся союз выйдет из-под контроля России. Неклюдов задавался вопросом: а что если два подписавших его государства в действительности уже договорились о возможности и сроках нападения? В этом случае вето России на договор не имело бы смысла (как действительно и произошло). А что если бы подписавшие альянс стороны вовлекли в свою коалицию другие соседние государства – Черногорию и Грецию, например, без консультации с Санкт-Петербургом? И это тоже случилось: Россия была проинформирована о секретных военных приложениях к Договору, создающих многосторонний альянс Балканских стран, но с ней
