не консультировались. Возражения Санкт-Петербурга против включения Черногории и Греции в альянс не были приняты во внимание. Лига угрожала выйти из-под контроля еще до того, как полностью сформировалась[803].

Когда в октябре 1912 года балканский тигр выпрыгнул из клетки, Сазонов предпринял подчеркнуто демонстративные, но в основном не слишком действенные попытки удержать его. Посла России в Лондоне, с одной стороны, проинформировали, что он не должен соглашаться ни с какими предложениями, касающимися сотрудничества России с Австрией[804]. С другой стороны, государства Балканского альянса были предупреждены, что они не могут рассчитывать на помощь России[805]. Это предостережение, должно быть, прозвучало странно для сербских и болгарских ушей, учитывая как Россия ободряла политиков обоих государств, чтобы они выступили против турок. Посланник Сербии во Франции Миленко Веснич вспоминал стычку с Сазоновым в Париже в октябре 1912 года, когда война только начиналась. Выступая перед группой французских официальных лиц на набережной Орсе, Сазонов сказал Весничу, что, по его мнению, сербская мобилизация была «непродуманным демаршем» и что крайне важно сдержать войну и как можно скорее положить ей конец. Раздосадованный, но бесстрашный Веснич напомнил Сазонову, что российское министерство иностранных дел «полностью осведомлено о соглашении, заключенном между Сербией и Болгарией». Смущенный – присутствовали французские чиновники! – Сазонов ответил, что это правда, но это применимо только к первому договору, который был «чисто оборонительным» – утверждение, мягко говоря, сомнительное[806]. Российская дипломатия играла одновременно две роли – подстрекателя и миротворца. Сазонов предупреждал Софию, что он не возражает против балканской войны как таковой, но его беспокоит выбор времени: война может выйти за рамки Балканского полуострова, а Россия еще не была готова в военном отношении рисковать разжечь всеобщий пожар[807]. Путаница, вызванная двойственностью дипломатии Сазонова, усугублялась энтузиазмом в разжигании войны со стороны Гартвига и российского военного атташе в Софии, которые призывали своих собеседников поверить в то, что, если что-то пойдет не так, Россия не оставит балканских «младших братьев» на произвол судьбы. Сообщалось, что Неклюдов, российский посланник в Софии, заплакал от радости, когда было объявлено о сербско-болгарской мобилизации[808].

Но что, если поведение России на Балканах подвергнет риску российские замыслы в отношении проливов? Политическое руководство в Санкт-Петербурге могло смириться с мыслью, что проливы будут оставаться под относительно слабой опекой Османской империи, но идея о том, что на берегах Босфора может появиться другая сила, была совершенно неприемлема. В октябре 1912 года неожиданно быстрое продвижение болгарских армий до линии Чаталджа в Восточной Фракии – последнего крупного оборонительного сооружения перед турецкой столицей – чрезвычайно встревожило Сазонова и его коллег. Как реагировать России, если болгары, чей своенравный царь, как известно, мечтал о древней Византийской короне, захватят и оккупируют Константинополь? В этом случае, как сказал Сазонов Бьюкенену, «Россия будет вынуждена изгнать их», поскольку, добавил он довольно неодобрительно, «хотя Россия не горит желанием завладеть Константинополем, она не может позволить завладеть им и какой-либо другой державе»[809]. В письме Неклюдову, копии которого были разосланы в дипломатические представительства в Париже, Лондоне, Константинополе и Белграде, Сазонов привел знакомый аргумент, что захват Константинополя болгарскими войсками настроит российское общественное мнение против Софии[810]. Болгарскому посланнику в Санкт-Петербурге было сделано зловещее предупреждение: «Не входите в Константинополь ни при каких обстоятельствах, иначе вы чрезвычайно серьезно осложните свои дела»[811]. Только то, что болгарское наступление на линию укреплений Чаталджи захлебнулось в крови, спасло Сазонова от необходимости военного вмешательства, что могло вызвать враждебность союзных держав.

Все эти сложные маневры проводились на фоне усиливающегося волнения в российской прессе. Редакции российских газет были наэлектризованы известиями о разворачивающейся борьбе между балканскими государствами и их исконным врагом на Босфоре. Никакой другой вопрос не мог бы вызвать сопоставимого волнения, чувства солидарности, возмущения и гнева у российской общественности. «Если славяне и греки одержат победу, – спрашивало «Новое время» в конце октября 1912 года, – где та железная рука, которая сможет […] вырвать у них плоды побед, за которые они заплатят своей кровью?»[812] Оценить влияние этих настроений на Сазонова довольно сложно. Министра иностранных дел России раздражало проявление интереса к процессу формирования его политики со стороны печати, и он не раз выказывал высокомерное презрение как к самим газетчикам, так и к выражаемому ими мнению. С другой стороны, он, похоже, был очень чувствителен к критике. Однажды он созвал пресс-конференцию, чтобы пожаловаться на враждебное отношение к нему со стороны журналистов. В циркуляре от 31 октября, направленном послам России в великих державах, Сазонов заявил, что не намерен позволить националистическим голосам в российской прессе повлиять на его политику. Однако далее он предположил, что посланники могли бы рассмотреть возможность использования сообщений о настроениях, выражаемых в печати, чтобы «склонить [иностранные] кабинеты министров к мысли о необходимости принимать во внимание сложность нашего положения»[813] – другими словами, отрицая, что пресса была той силой, которая могла повлиять на его собственные решения, он видел, что негативное освещение его политики в прессе может быть использовано за границей для обеспечения определенного пространства для маневра в дипломатических переговорах. Немногие документы лучше отражают сложность отношений между ключевыми лицами, принимающими решения, и прессой.

Импровизация и колебания оставались отличительной чертой политики Сазонова во время Первой балканской войны. В конце октября он торжественно заявил о своей поддержке политики Австрии по сохранению территориального статус-кво на Балканском полуострове. Но затем, 8 ноября, Сазонов сообщил итальянскому правительству, что доступ сербов к Адриатическому морю является абсолютной необходимостью, зловеще присовокупив: «Опасно игнорировать факты». Однако всего через три дня он сказал Гартвигу, что создание независимого Албанского государства на Адриатическом побережье было «неизбежной необходимостью», добавив еще раз: «Игнорировать факты опасно»[814]. Гартвигу приказали предупредить Пашича, что, если сербы будут слишком сильно настаивать, Россию могут вынудить отойти в сторону и предоставить их собственной судьбе – задача, которую российский посланник выполнил несмотря на протесты и с нескрываемым отвращением. Копии этого послания были отправлены Сазоновым в Лондон и Париж[815]. И все же к 17 ноября он снова выступил за сербский коридор к побережью[816]. В Париж и Лондон были отправлены ноты, в которых говорилось, что Россию могут вынудить на военное вмешательство против Австро-Венгрии, если последняя нападет на Сербию. Двум союзным правительствам было предложено выразить свои взгляды[817]. «Сазонов так часто меняет свою позицию, – писал британский посол Джордж Бьюкенен из Санкт-Петербурга в ноябре 1912 года, – что трудно проследить сменяющие друг друга фазы пессимизма и оптимизма, через которые он проходит»[818]. «Я не раз упрекал Сазонова в непоследовательности и в частой смене стороны, на которой он находится», – сообщал Бьюкенен два месяца спустя. Но, честно говоря, продолжал он, российский министр «не свободен в своих решениях» – он обязан, прежде всего, учитывать взгляды царя, который недавно подпал под влияние военной партии в Санкт-Петербурге[819]. Роберт Ванситтарт, бывший третий секретарь в Париже и Тегеране, ныне работающий в министерстве иностранных дел в Лондоне, кратко резюмировал проблему: «Мистер Сазонов – печальный флюгер»[820].

Балканский зимний кризис 1912–1913 годов

Пока Сазонов колебался, среди российского руководства наблюдались признаки все более серьезного отношения к кризису на Балканах. Решение объявить пробную мобилизацию 30 сентября 1912 года, как раз в момент мобилизации балканских государств, предполагало, что Россия намеревалась прикрыть свою балканскую дипломатию военными действиями, направленными на запугивание Вены. Австрийский генеральный штаб сообщил, что 50–60 000 российских резервистов были призваны в Варшавский район Польского выступа (примыкающий к австрийской Галиции) и что ожидается еще 170 000 призывников, что приведет к массовой концентрации российских войск вдоль австро-венгерской границы. Будучи запрошенным об этих действиях, Сазонов заявил, что ничего о них не знал. Сухомлинов, напротив, утверждал, что министр иностранных дел обладал полной информацией[821]. Был ли Сазонов участником принятия этого решения или нет (и оба сценария одинаково