Шрифт:
Закладка:
«Быстрая ликвидация» османского сопротивления, на которую надеялся Сан-Джулиано, не состоялась. Итальянцы столкнулись с трудностями при продвижении вглубь страны, и в течение первых шести месяцев войны они оставались запертыми на своих прибрежных плацдармах. Указ от 5 ноября, официально объявляющий об итальянской «аннексии» Триполитании и Киренаики, был скорее жестом, призванным предотвратить преждевременное посредничество других держав, нежели отражением реальной ситуации. В ходе нескольких морских столкновений у ливанского побережья в январе и феврале 1912 года итальянцы уничтожили флот Османской империи в Бейруте и устранили единственную угрозу итальянскому морскому господству в Южном Средиземноморье. Однако сухопутная война затянулась, а на этом фоне стали появляться тревожные сообщения о зверствах итальянских войск в отношении арабского населения. Несмотря на свою технологическую отсталость, турецкие войска и их арабские союзники смогли нанесли захватчикам несколько сокрушительных поражений. Уже 23 октября (в первый же месяц войны) неудачно размещенная в окрестностях Триполи итальянская пехота была полностью окружена более мобильной арабской кавалерией, поддержанной турецкими регулярными частями, они прорвали линии итальянской обороны в различных точках, уничтожив некоторые подразделения целиком, а другим причинив большие потери, в то время как вооруженные «повстанцы» внутри периметра нападали на оборонявшихся с тыла[765]. На протяжении всего конфликта постоянные нападения, засады и партизанские действия сильно осложняли передвижение между основными прибрежными опорными пунктами и доступ во внутренние районы страны. Итальянцам потребовалось двадцать лет, чтобы «умиротворить» внутреннюю Ливию.
Сан-Джулиано предвидел, что вторжение в Ливию может оказать стимулирующий эффект на христианские государства Балканского полуострова. Если такое развитие событий и было гипотетическим после первоначального вторжения, оно стало неизбежным, когда Италия, в попытке выйти из тупика, сложившегося из-за военных действий на суше, решилась перенести войну в территориальные воды Османской империи. 18 апреля 1912 года итальянские канонерские лодки обстреляли два передовых укрепления, охранявших вход в Дарданеллы. За два с половиной часа боя расчеты итальянских орудий выпустили 346 снарядов с якорной позиции в семи милях от берега, убив одного солдата, одну лошадь и повредив казарму. Это была скорее символическая демонстрация силы, чем реальный удар по врагу. Турецкая береговая артиллерия сделала 150 выстрелов, но не нанесла ни потерь, ни повреждений противнику. На это нападение турки ответили достаточно предсказуемо: турецкое правительство известило представителей иностранных государств о том, что оно немедленно приступает к дополнительному минированию Дарданелл, в связи с чем пролив закрывался для всех иностранных судов «впредь до нового объявления»[766].
Десять дней спустя итальянцы начали новую военно-морскую операцию на архипелаге Додеканес в южной части Эгейского моря; в период с 28 апреля по 21 мая 1912 года они захватили контроль над тринадцатью островами, включая Родос, где коренное греческое население приветствовало их как героев и освободителей. После некоторого затишья итальянцы усилили давление в июле, отправив в пролив восемь подводных лодок. Турки снова заговорили о закрытии пролива, но на этот раз Константинополь под давлением России согласился только сузить мореходную часть пролива путем установки мин. В октябре 1912 года итальянское правительство пригрозило начать крупную военно-морскую кампанию в Эгейском море, если османское правительство не согласится на заключение мира. Под давлением великих держав – и в особенности России и Австрии, которые были обеспокоены, соответственно, перебоями в судоходстве и растущей опасностью осложнений на Балканах, – турки наконец уступили и 15 октября подписали секретный мирный договор, предусматривающий автономию Триполитании и Киренаики. Императорский ферман (указ) от того же дня объявил об отказе от прямого правления Османской империи в потерянных провинциях. Три дня спустя эта договоренность была публично закреплена в Лозаннском договоре[767].
Итало-турецкая война, на сегодня практически забытая, серьезно нарушила равновесие в системе европейских международных отношений. Борьба Ливии против итальянской оккупации стала одним из важнейших катализаторов того времени для современного арабского национализма[768]. И именно страны Антанты подтолкнули Италию к этому смелому акту неспровоцированного хищничества, в то время как партнеры Италии по Тройственному союзу лишь с неохотой уступили ему[769]. В этом союзе что-то было не так. Вмешательство внешних сил выявило слабость и непоследовательность Тройственного союза. Неоднократные предупреждения из Вены и Берлина о том, что действия Рима опасным и непредсказуемым образом расстроят равновесие всего Балканского полуострова, были проигнорированы. Казалось, Италия была союзником Австрии и Германии только на словах.
Пока еще не было никакого намека на последующее дезертирство Италии и ее присоединение к Антанте. Во внешней политике она по-прежнему вела сложную и непоследовательную игру, выстраивая собственную систему ненадежно сбалансированных противоречивых обязательств. Традиционное соперничество с Францией из-за Северной Африки все еще кипело, как горячая лава под застывшей поверхностью, прорываясь наружу в громких морских инцидентах. Перехваты итальянскими военными кораблями французских пароходов, подозреваемых в перевозке турецкого оружия и военнослужащих и конфискация их грузов показывали, что война разогрела враждебность и обострение между Италией и ее питавшей давнюю обиду латинской sorellastra (сводной сестрой)[770]. И, тем не менее, война подтвердила очень важное для Парижа и Лондона осознание того, что Италия на данный момент была более полезна для Антанты, оставаясь внутри Тройственного союза, чем если бы она покинула его. Поль Камбон в письме премьер-министру Раймонду Пуанкаре в январе 1912 года отмечал, что Италия была «бы более обременительной, нежели полезной в качестве союзника»:
По отношению к Австрии она питает скрытую враждебность, которую ничто не может умиротворить, а в отношении Франции, у нас есть основания полагать, что в случае конфликта она останется нейтральной или, что более вероятно, дождется развития событий, прежде чем принять участие. Таким образом, нам нет необходимости привязывать ее к себе более тесно…[771]
В основе внутренних противоречий Тройственного союза лежала динамика событий еще более фундаментальной важности. В процессе захвата Ливии, Италия получила более или менее вынужденную поддержку большинства европейских держав. Это было само по себе примечательным, поскольку показало, что европейская протурецкая коалиция окончательно распалась. В 1850-х годах такая коалиция сложилась как объединение сил для сдерживания хищнических намерений России против Османской империи – результатом стала Крымская война. Эта коалиция приняла другую форму после Русско-турецкой войны 1877–1878 годов и Сан-Стефанского мирного договора на Берлинском конгрессе 1878 года и перегруппировалась во время болгарских кризисов середины 1880-х годов. Теперь ее больше не было. На начальном этапе конфликта с Италией Османская империя добивалась альянса с Англией, но Лондон, не желая оттолкнуть Италию, не ответил на турецкие «ухаживания». Две последовавшие за этим Балканские войны окончательно разрушили коалицию без возможности восстановления[772].
Происходил очень важный процесс: Великобритания постепенно отказывалась от своей вековой приверженности желанию запечатать русских в Черном море путем поддержания целостности Османской империи. Безусловно, подозрения Британии в отношении России были все еще слишком сильны, чтобы позволить ослабить бдительность в отношении проливов. В 1908 году Грей отказался удовлетворить просьбу Извольского об ослаблении ограничений на доступ России к черноморским проливам, несмотря на англо-русскую конвенцию, подписанную в предыдущем году. Вплоть до 1914 года турецким флотом на Босфоре все еще командовал британец, адмирал сэр Артур Генри Лимпус. Но продолжающееся ослабление британской поддержки Османского государства постепенно создало геополитический вакуум, в который так же постепенно втянулась и Германия[773]. В 1887 году Бисмарк заверил российского посла в Берлине, что Германия не возражает против того, чтобы русские стали «властителями проливов, владельцами входа в Босфор и самого Константинополя»[774]. Но после ухода Бисмарка в 1890 году и ослабления традиционной связи с Россией лидеры Германии стали налаживать более тесные связи с Константинополем. Кайзер Вильгельм II совершил широко разрекламированные поездки в Турцию в октябре 1889 года, а затем в октябре 1898 года, а с 1890-х годов немецкие инвесторы принимали активное участие в строительстве железных дорог в Османской империи, сначала в форме участия в финансировании Анатолийской железной дороги, затем в проекте знаменитой Багдадской железной дороги, начатом в 1903 году, который должен был по завершении соединить Берлин через Константинополь с Османским Ираком.
В основе этой англо-германской
