Тем временем вокруг «Уралмаша» текла уже налаженная бивуачная жизнь. Палатки плохо защищали солдат от мороза, и поэтому все, кто мог, прятались в армейские машины — грузовики, «газики», легкие бронетранспортеры — жгли горючку для обогрева кабин. Все пространство вокруг кирпичного забора «Уралмаша» было заполнено гулом моторов и сизым дымом солярки, который не истаивал в морозном воздухе, а висел в нем гигантскими белыми грибами.

Подъезжая к темной полосе этого оцепления завода, Круглый вновь снял телефонную трубку, связался с диспетчером городской электросети и приказал немедленно дать свет «Уралмашу». Он сделал это только ради собственной безопасности, чтобы не в темноте выступать перед рабочими, но эффект неожиданного возвращения заводу электричества оказался чрезвычайным.

Еще минуту назад во всех цехах завода шли бурные и довольно агрессивные митинги. Темнота гигантских цехов, блики электрических фонариков и свечей, громадные тени, отбрасываемые от выступающих, — все это воспаляло людское воображение, прибавляло решительности немедленно идти и сражаться с силами тьмы, насилия, диктатуры. Яркий электрический свет, неожиданно вспыхнувший повсюду, как-то разом сбил этот пыл, словно осветил людей за каким-то нескромным занятием. Вмиг забыв о своих ораторах и лидерах, тысячи людей ринулись из цехов на заводской двор — неужто мы победили? У-р-р-а!

Да, у людей, что называется, отпустило. Взявшаяся из воздуха, а, точнее, из электрического света мистическая надежда на мирный конец конфликта с властями разом освободила их души от потайного сознания смертельного риска их затеи — так на фронте даже самый храбрый солдат рад любому перемирию, а еще больше — миру…

— У-р-р-а-а!..

Услышав из-за заводских ворот этот ликующий крик нескольких тысяч глоток, Круглый окончательно приободрился: настал его звездный час! И, выйдя из машины на свет ярко вспыхнувших прожекторов у Центральной проходной «Уралмаша», он живо, молодо подобрался своим полненьким телом, как-то статно развел плечами под своей канадской дубленкой и, не тая победной улыбки, зашагал к закрытым воротам завода и к стоящим в проходной молодым рабочим-«афганцам».

— Откройте ворота! — властно сказал он вышедшему ему навстречу Зарудному. — Я хочу говорить с народом.

— Но вы уже выступали, утром… — сказал Зарудный, и Круглый — большой знаток начальственных интонаций — тут же уловил нотки растерянности в его голосе. Круглый обрадованно усмехнулся:

— Да, выступал. А теперь выступлю вечером. Я привез людям продукты, вы возражаете?

— Нет, — хмуро сказал Зарудный. Если появление света, всего-навсего электрического света, ничего больше, вдруг вызвало у рабочих такую радость, то что же произойдет, когда Круглый откроет перед ними двери рефрижераторов и предложит им мясо, гречневую крупу, рис, масло?

Но остановить Круглого Зарудный, конечно, не мог. Он приказал «афганцам» открыть ворота и, с предчувствием поражения, молча поплелся за въезжающими на заводскую территорию рефрижераторами и милицейским «черным вороном».

А Круглый тем временем сам, по-хозяйски взошел на ступеньки все той же импровизированной трибуны, с которой он выступал утром. Рев толпы — неодобрительный, даже с издевательским свистом, но почему-то без утренней враждебности — огласил заводской двор. Однако Круглый воспринял это уже без испуга. Он поднял руку.

— Тихо! — раздались голоса. — Тихо, братва! Пусть скажет! Он теперь вежливый будет!..

Да, поразительная психика толпы. Еще три минуты назад, на жарких цеховых митингах казалось, что вид любой сытой, как у Круглого, партийной рожи или просто милицейская форма его охраны могут вызвать у рабочих такую ярость, что они, не моргнув глазом, разорвут их на части, затопчут и пойдут, ринутся на ружейный и пулеметный огонь. Но вот тот же Круглый, освистанный еще утром представитель Власти, стоит перед ними на трибуне с поднятой рукой, и народ, словно сам желая быть обманутым в очередной, стотысячный раз, затихает и даже требует дать ему слово.

— Дайте послушать! Микрофон включите!..

И — кто-то включил микрофон.

— Дорогие товарищи уралмашцы! — крикнул Круглый, и слова эти разнеслись из динамиков над темным морем голов. — Я приехал к вам снова, чтобы признать свою ошибку. Утром я поступил неправильно. В разговоре с вашим Забастовочным Комитетом я выбрал не ту линию поведения. И я приехал, чтобы извиниться, — тут Круглый повернулся к стоящему в глубине трибуны Зарудному: — Извините, товарищ Зарудный…

— Да, ладно! Чего там! — громкими криками отозвались первые ряды, тут же легко, по русской манере, прощая «повинную голову». — Ты по делу говори! По делу! На хера войска прилетели?

— Товарищи! — возвысил голос Круглый, ликуя, что примирение с рабочим классом произошло так просто. — Товарищи! Некоторое количество войск прибыло в наш город потому, что в городе имеют место бандитизм и хулиганство. Вы сидите здесь, на заводе и не знаете об этом. Не знаете, что пока вы — лучшая, сознательная часть населения — заняты забастовкой, ваши семьи подвергаются риску быть ограбленными всяким хулиганьем, которое высыпало на улицу. Под видом так называемых «политических протестов» эти хулиганы грабят магазины, квартиры и даже людей на улицах. Поэтому мы вызвали войска. Чтобы на время наших с вами переговоров обеспечить безопасность ваших же семей. Это первое…

Даже по лицам близстоящих к трибуне рабочих и по какому-то новому, особому вниманию всей этой громадной толпы вокруг Круглый вдруг понял, что ему верят, готовы поверить. И нужно срочно воспользоваться этим, нужно говорить, жать, ввинчивать в их сознание все, что ведет к главному. И Круглый продолжил:

— Второе, товарищи! Эти жертвы, — он показал рукой на постамент с гробами Наташи и Ирины Стасовых, — должны быть похоронены! Негоже нам, русским людям, держать умерших вот так, на улице, на морозе, как каким-нибудь диким туземцам. Не по-христиански это, товарищи! Так вот, завтра, когда мы с вами пойдем на похороны, вы тоже увидите войска. Прошу вас понять: это дружественные вам войска. Это войска, которые будут охранять нашу процессию от всех и всяческих провокаций. Потому что мы имеем совершенно точные сведения: сионистские агенты, которые остались среди нас после эвакуации евреев, получили указание любыми средствами сорвать наши с вами мирные переговоры, даже самыми грязными провокациями — сорвать! Но что нам, русским людям делить? Почему нам, русским людям, не договориться спокойно? И даже если я употребил грубое русское слово, ну и что? Вы, товарищ Зарудный, тоже умеете употреблять некоторые русские слова, мы знаем…

Толпа расхохоталась — любовь Зарудного к «некоторым русским словам» была общеизвестна. И Круглый понял, что еще немного, еще один нажим — и он выиграет этих людей! И уже пьяные горизонты взлета карьеры мелькнули Круглому за этим выигрышем — ведь издали, из-за забора, из темных окон одного из домов, стоящих напротив Центральной проходной, за ним сейчас, наверняка, наблюдают пристальные глаза генерала