— А что вы собираетесь делать с Вагаем — спросил Акопян у Зарудного.

— А хрен его знает! — в сердцах сказал Зарудный. — Кто же знал, что все так обернется? Заранее все не высчитаешь. Да пусть пока сидит в котельной, не до него сейчас…

34

«Уралмаш», (продолжение).

Когда Гусько и Акопян вышли, Зарудный остался один. Загасив папиросу, он подошел к окну и остановился, вглядываясь в темное пространство. Из-за того, что власти отключили подачу на завод электричества, все вокруг погрузилось во тьму и в небе проявилась гигантская россыпь дрожащих зимних звезд. И Зарудному вдруг показалось, что он на маленькой круглой земле, которая летит среди этих звезд неизвестно куда — в небытие, в будущее? А вокруг мрак Вселенной и холодные звезды — черт их знает, есть на них жизнь? А если есть, то неужели там тоже — танки, партийные лозунги, кирпичные заборы и солдаты, греющиеся у костров перед заводскими воротами? А за воротами, на заводском дворе темной неясной массой возвышается стальной настил с двумя гробами. И от всего этого какое-то жуткое ощущение средневековья… Эта девочка, погибшая из-за куска хлеба, эта женщина, поджегшая себя в дверях обкома партии… У Зарудного никогда не было семьи и детей. Бабник, гусар, матерщинник и грубиян — таким знали его рабочие «Уралмаша», а до этого таким же знали его в танковом полку в Афганистане. И даже те женщины, с которыми сводила Зарудного постель, не видели его другим. И все-таки женщины, дети и собаки чувствуют внутреннюю суть человека. Мат, грубость, водка и гусарство были лишь защитной броней, за которой Зарудный прятал значительно большее — свою почти врожденную вину за все, что его окружает, за все, что его заставляли любить с детства и за что он шесть лет воевал в Афганистане. Он родился в 1947 году, в Мордовии, в женском лагере строгого режима. Но не за колючей проволокой, а по другую ее сторону — он был сыном начальника этого лагеря, полковника госбезопасности Зарудного, известного на всю Мордовию своим звериным характером и садизмом при допросах заключенных женщин. 17 тысяч женщин находилось в этом лагере — проститутки, воровки, политические, «бытовички», — и каждый день там были сотни больных, обессиленных, проштрафившихся женщин, для которых полковник Зарудный придумывал все новые и новые наказания-пытки — карцером-крысятником, голодом, бессоницей, жаждой, вырыванием ногтей, электрошоком и просто мордобоем. Тем женщинам, которых Зарудный насиловал во время этих пыток, он сам, своими руками отрезал груди, уши… Затем — мертвых или полумертвых — этих женщин сбрасывали в старую угольную шахту и — «списывали», как умерших на работе.

В 1953 году смерть Сталина положила конец развлечениям полковника Зарудного. Но отвыкнуть от них полковник не мог. Ему было тогда сорок два года, и со всей силой здорового мужика он теперь еженощно пытал свою жену. Шестилетний мальчик часто просыпался по ночам от жутких криков матери, которой в соседней комнате отец выкручивал грудь… Наконец, в середине лета она сбежала от полковника к своим родителям в Кишинев, увезя с собой шестилетнего Степана. Но отец прилетел за ними, избил мать до полусмерти и с помощью молдавского КГБ посадил и жену, и сына в самолет и отвез обратно в Мордовию. И ночные пытки жены продолжались — месяц, второй, третий…

Однажды, когда отца не было дома, мальчик показал матери пистолет, который он выкрал из отцовского чемодана, и сказал, что убьет отца. Мать отняла пистолет и избила Степана, крича, что не его собачье дело, почему она кричит по ночам — может, ей нравится, что отец ее мучает. Конечно, Степан не знал тогда, что его мать уже стала алкоголичкой и мазохисткой, но видел как она целыми днями сонно слоняется теперь по квартире полуголая, с блуждающей улыбкой, постоянно прикладываясь к бутылке и возбуждаясь лишь к вечеру, к приходу отца. Уже в восемь вечера она прогоняла сына в его спальню, надевала на себя зэковскую телогрейку и зэковские бутцы-«говнодавы», и в этом наряде сама провоцировала отца на новые развлечения…

Однако когда Степану исполнилось семь лет, у матери еще хватило ума поставить отцу условие: или он отошлет сына в Кишинев к ее родителям, или устроит его в Ленинград, в Суворовское училище. Отец выбрал последнее.

В 1956 году, когда Хрущев развенчал «культ личности» Сталина и началась реабилитация миллионов заключенных, полковник Зарудный пустил себе пулю в висок — как еще несколько десятков начальников лагерей сталинского ГУЛАГа. Это было правильное решение: освободившиеся зэки все равно бы их пришили. Десять лет спустя, прилетев в Мордовию на похороны матери, умершей от алкоголизма, 19-летний младший лейтенант Степан Зарудный нашел среди ее вещей скрипку и диплом Кишиневского музыкального училища, а среди папок своего отца — тетрадь с его юношескими стихами. К тому времени Степан уже знал свою генеалогию — его дед Гавриил Зарудный был до революции земским учителем, и земскими же учителями были его прадед, и прапрадед, и все их многочисленные братья, один из которых даже работал с отцом Ленина (Ульянова) в тамбовской гимназии.

Коммунисты сломали наследственную традицию рода Зарудных, традицию русских просветителей. Мальчик, который в юности писал стихи и женился на молодой провинциальной скрипачке, стал полковником КГБ, садистом и палачом, сгубил свою жену и отдал сына в рекруты, в армию, вырваться из которой Степан смог только после ранения в Афганистане.

И всю свою жизнь Степан терзался ненавистью к коммунистической системе и собственным бессилием. И уходил от этой боли в пьянки, в работу, в баловство с бабами, среди которых ему нередко попадались партийные или комсомольские фунционерки. Эти бабы, днем закованные в панцири своей партийной бесполости, ханжеского пуританства или модного теперь русского шовинизма, превращались по ночам в сексуальных фурий с неукротимым темпераментом хорошо, на партийных харчах, откормленных кобылиц. Но даже в постели, крича от наслаждения, они не забывали о своей власти над миром, они упивались своим всесилием и никак не могли понять, почему Зарудный отказывается от всех перспектив блистательной партийной или административной карьеры, которую они могли бы открыть перед ним даже не прекращая полового акта, одним телефонным звонком. Ведь все остальные офицеры-«афганцы», демобилизованные из армии Горбачевым, теперь легко строили карьеру — занимали высокие и полувысокие начальственные посты, заводили дачи, машины…

Зарудный же испытывал некое мстительное удовлетворение от возможности хотя бы по ночам ебать