Шрифт:
Закладка:
Как только мы спустились внутрь, я представил Женю. Его мало кто знал в лицо, но большинство слышало о подвигах его группы по рации.
— Привет. Это знаменитый «Айболит»! За его голову украинцы дают миллион! — пошутил я.
— Как у вас тут дела?
— Да хорошо все. Не считая суперминеров и прочих специалистов.
«Бас» держал в руках противопехотную осколочную мину.
— Вот хочу ПОМку поставить на входе. Нам тут сказали: поляки и грузины зашли в Опытное. У РВшников целую группу вырезали. Я там одно место приглядел, чтобы обезопасить себя, в общем. А так — все неплохо.
Если я был здесь завсегдатаям, то Женя был человеком новым и незнакомым. Он молчал и отвечал на вопросы, если ему их задавали. Я оставил его в каминном зале нашего «аглицкого клуба» среди остальных джентльменов, а сам привычно пошел на перевязку. После того как медики обработали и заклеили мне рану целлофаном, чтобы она не намокла и не пошло заражение, мы выдвинулись в направлении «Ушей» — как мы конспиративно называли Зайцево.
Самым опасным участком был отрезок от завода до поворота. Его мы преодолели мелкими перебежками по тридцать метров. После него можно было расслабится и идти спокойнее. Мы шли молча, каждый погруженный в свои мысли, и слушали тяжелую музыку ночи — контрбатарейную борьбу с обеих сторон. Было слышно, как «Грады» и минометы бьют по соседней сопке, где находилась позиция нашей арты. Это было уже настолько привычно и буднично, что не вызывало особых реакций. Прилет и прилет…
На тот момент я уже вошел в режим автоматической оценки опасности, когда интуиция тебе подсказывает: «Расслабься. Это, судя по звуку, летит не к тебе». Это трудно объяснить словами, но я как будто знал, что летит мимо. Конечно, существуют критерии, по которым моя интуиция определяла это, но эту оценку она делала автоматически, повинуясь животному инстинкту выживания. По мере адаптации к войне страх погибнуть становился все меньше, потому что я сильно уставал физически и морально. Я мало спал, нерегулярно ел, а моральная и эмоциональная нагрузка была постоянной и очень высокой. Я переключился в режим максимальной экономии сил, и в этом режиме что-то внутри меня начало само по себе управлять моими реакциями, чувствами и поведением. Страх умереть стал другим — он преобразился в страх жить трусом.
Это стало страшнее, чем умереть. Страх быть предателем самого себя, своих идеалов и своих ценностей победил инстинкт самосохранения. Я не знаю, как бывает у других, но у меня было именно так. Я ни с кем не проговаривал такие детали, то ли из опасений, что меня не поймут, то ли не совсем доверяя тем, кто был рядом. Тут у меня не было моего психотерапевта, с которым я мог бы это обсудить и разложить по полкам.
Мы пришли и доложили командиру о прибытии. Штаб располагался в подвале одного из неприметных домов, частично разрушенного при штурме Зайцево. Бойцы, которые находились при штабе, оборудовали подвал и с заботой обустроили его. Тут располагался сам командир, его заместитель «Птица» и связисты. Тут же я заметил нового человека — бойца, которого у меня забрали несколько дней назад.
«По-моему “Горбунок”», — вспомнил я его позывной.
— Привет, «Констебль»! — радушно встретил меня командир. — А это значит «Айболит»? Рад знакомству. Красавчик. Хорошо работаешь.
Командир пожал ему руку.
— Спасибо, — замялся Женя.
— Идите мойтесь. Вода горячая есть. Вещи новые банщик выдаст. Нам китайского шмотья привезли.
Командир был в приподнятом настроении и пытался шутить с нами. Непривычно было видеть его таким, потому что чаще он был сух и конкретен, а порою и жесток, как новые кирзовые сапоги. Но ему с его уровнем ответственности по-другому было нельзя.
— Кстати, знакомитесь. Это Володя «Горбунок». Он у нас теперь командир «тяжей». После бани обязательно пообщайтесь и скоординируйте свои действия. Нам нужно уже больше привлекать артиллерию к штурмам, чтобы снизить потери личного состава. Володя — опытный артиллерист. Офицер, воевавший добровольцем на Донбассе в четырнадцатом. И в Сирии успел отметится.
«Горбунок» протянул руку, и мы по очереди пожали ее.
— Вот видишь, а ты переживал, насчет командира, — тихо сказал я.
— Обошлось, но было ссыкотно, — с улыбкой ответил он, глядя на меня умными глазами.
— Это «Айболит». Командир штурмовой группы.
«Горбунок» кивнул Жене:
— Позже пообщаемся.
Мы вышли из штаба, и связист проводил нас к месту помывки. Только в бане я начал осознавать, насколько я грязный. Мы стали раздеваться, и я в очередной раз увидел свой живот, который напоминал живот недавно родившей девушки. Он висел как тряпка, наползая складкой на лобок, и напоминал сумку кенгуру.
— Килограмм пятнадцать скинул.
— Я тоже не поправился, — парировал Женя, оглядывая свою фигуру, которую давно не видел.
Мы оба стали похожими на просушенных зомби, как их показывают в постапокалиптических фильмах. Мышцы, обтянутые белой, прозрачной кожей просвечивали через нее. Там, где их было мало, из тела торчали мослы.
— Тем не менее мы живы, — утешил я нас обоих.
— А это самое главное! — улыбнулся мне Женя, и мы оба засмеялись от накатившей радости и ощущения себя живым.
Вода была теплой, и ее прикосновение к обросшему грязью телу вызывало практически райское наслаждение. Шампуня не было. Нам выдали обычное хозяйственное мыло, слипающееся с нашей двадцатидневной грязью, которой мы были покрыты с головы до ног. Я пытался отмыть голову, но это оказалось невозможным. Волосы пропитались салом настолько, что их нельзя было не только отмыть, но и расчесать. Ни на голове, ни на бороде они не поддавались обработке. Расческа вязла в них как женщина в магазине одежды.
— Ты как хочешь, — сказал я Жене, — а я побреюсь! Пофиг мне на ваши приметы.
— Не. В командировке брить бороду нельзя. Я буду отращивать, — пробубнил «Айболит», пытаясь расчесать свою рыжую
