Шрифт:
Закладка:
Отец сразу понял, что случилось нечто из ряда вон выходящее. Он не мог поверить, что его дочь чем-то прогневала королеву, и долго донимал ее расспросами. Нанна только плакала и отмалчивалась… А когда ее платье перестало сходиться в поясе, отец понял все. Нанна не выдержала и призналась в своем позоре. Вскоре она родила мальчика – слабенького, недоношенного… Но живого.
– И что сделал барон? – спросила Майвин.
Мать Альдерада чуть пожала плечами.
– Говорят, он сразу постарел на много лет… Он приказал дочери с новорожденным младенцем уехать в поместье барона Драутена, своего дальнего родственника. Сам он отправился во дворец королевы Каэтаны, убил двух стражей, прошел в пиршественный зал… А потом назвал королеву подлой сводней и бросился на нее с кинжалом. Никто не успел опомниться, так что барон даже успел ранить ее, отрезал два пальца и рассек щеку, так что шрам ей пришлось носить до конца своих дней. Правда, другие подоспевшие стражники зарубили его на месте. Говорят, королева потом очень сожалела об этом – она предала бы его жестокой смерти, но было поздно. Его тело привязали к упряжке коней и трижды протащили вокруг дворца, но мертвым ведь все равно!
Майвин тихонько вздохнула. Барона было жаль… «Наверное, он был хорошим человеком и любил свою дочь, – решила она, – а мой отец так и не захотел меня видеть!»
– Зато его дочери пришлось куда тяжелее, – продолжала мать Альдерада, – ее вскоре нашли. Королева в гневе отправила отряд карателей в поместье барона. Слуг пытали, и один из них не выдержал и рассказал, где она. Каратели – свои шеди-аваль есть у всех королей, можешь не сомневаться! – осадили замок, и родственники ничем не смогли помочь бедняжке.
– Они выдали ее? – спросила Майвин, и голос ее заметно задрожал.
Мать Альдерада покачала головой.
– Нет. Увидев, что силы неравны, Нанна с младенцем сама вышла за ворота. Впрочем, барона это не спасло – в ту же ночь он покончил с собой, не вынеся такого позора. По приказу королевы Каэтаны, Нанну вместе с младенцем привезли во дворец в железной клетке, словно зверя. И уже на следующее утро расправились с ними!
– С ребенком тоже? Он же маленький, ни в чем не виноват…
– Дитя утопили в сточной канаве у нее на глазах, и улюлюкающая чернь кидала камнями в несчастного младенца, который боролся за жизнь, барахтаясь, как щенок, – мать Альдерада говорила вроде бы спокойно, но в глазах ее была такая печаль, словно она сама находилась там и видела происходящее, – самой же Нанне оставили жизнь, но теперь она должна улыбаться до конца своих дней! Ее искалечили и в таком виде возили по улицам на потеху черни. А потом, когда забава наскучила, ее просто прогнали прочь, как собаку.
Она скиталась, просила подаяния, пока однажды не нашелся добрый человек, который сжалился над ней и привел ее в нашу обитель. Нам пришлось потратить немало времени, чтобы исцелить ее тело и душу! А теперь она помогает исцелять других. Ее дар служит страждущим, и многие приезжают в нашу обитель с последней надеждой.
Майвин откинулась на подушки. История Нанны потрясла ее…
– Мир жесток, – задумчиво сказала мать Альдерада, – мы можем только пытаться сделать его хоть немного лучше! У тебя теперь будет время, чтобы понять это… И многому научиться.
В приоткрытую дверь прошмыгнул пушистый белый кролик и застыл посреди комнаты, удивленно оглядываясь по сторонам.
– Ах ты проказник… Все-таки увязался за мной! – улыбнулась мать Альдерада, и ее лицо как-то вдруг перестало быть строгим.
– Зачем здесь кролики? Их едят? – спросила Майвин.
– Нет, – покачала головой мать Альдерада, – здесь, в монастыре, мы не причиняем вреда живым существам! В мире и так слишком много горя и страданий. Наша пища – овощи, плоды и злаки. А кролики… У них чудный пух. Наши сестры прядут его, а потом вяжут шали. Благочестивые паломницы охотно их покупают.
– У моей матушки тоже была такая! – улыбнулась Майвин. – Белая, легкая, как большая снежинка.
Вспомнив о матери, она снова расплакалась. Кролик потянул воздух розовым носом, словно принюхиваясь, и вдруг одним ловким движением запрыгнул на кровать и ткнулся мордочкой в руку девушки, словно хотел утешить ее. Она вскрикнула от неожиданности, но уже в следующий миг потянулась погладить пушистую шерстку. Совсем скоро Майвин успокоилась и почувствовала, как тяжелеют веки, по телу разливается истома, мысли путаются…
– Спи, дитя! – ласково сказала мать Альдерада. – Завтра тоже будет день! И он будет лучше, поверь мне.
– А можно кролик останется со мной? – попросила Майвин.
– Да, конечно, – улыбнулась настоятельница, – это добрые зверьки, мы называем их утешителями.
Она легко прикоснулась ко лбу девочки тонкими сухими губами и вышла.
Глава 17
Солнце стояло в зените и палило немилосердно. Главная площадь Терегиста не смогла вместить толпу горожан, желающих проводить короля в последний путь. После голода, что случился в прошлом году, и той помощи, что Хильдегард приказал оказывать неимущим, он стал любим и почитаем в народе, как мало кто из королей. Люди страдали от зноя, обливались потом, некоторые даже теряли сознание… Их уносили, но их места тут же занимали другие, и расходиться никто не думал.
«По крайней мере, тебя не назовут Зловонным, как твоего отца!» – думала Гвендилена, глядя в мертвое, чужое лицо человека, который столько лет был ее мужем.
Она стояла возле гроба под полотняным навесом рядом с Людрихом и Амаласунтой. Дочь плакала, прижимая к глазам кружевной платочек, мальчик был бледен, но держался молодцом. Он сам настоял на том, что непременно будет присутствовать на похоронах отца, несмотря на опасения лекаря, и теперь изо всех сил старался сохранить достоинство и присутствие духа.
Мимо длинной чередой проходили те, кто удостоился чести лично проститься с королем, – члены Королевского совета, представители городской знати Терегиста, окрестные землевладельцы… Все они кланялись, выражали соболезнования по случаю безвременной кончины короля и клялись в верности наследнику и Гвендилене, которую теперь полагалось именовать «вдовствующей королевой-матерью».
Гвендилена кивала, протягивала руку для поцелуя, произносила какие-то приличествующие случаю слова… Но делала это она чисто механически, как заводная кукла, и собственный голос звучал для нее словно издалека. С самого утра сегодня Гвендилена чувствовала себя очень странно – кружилась голова, тошнило, и за завтраком
