Шрифт:
Закладка:
— У меня есть свой переводчик.
— Извините, гражданин, я могу пользоваться услугами только своего человека. Как же вы следуете по городу, заполненному советскими войсками, и у вас нет никакого документа, написанного по-русски? Ведь вас первый же патруль задержит, да и я тоже вынужден буду это сделать и под конвоем отправить вас к начальнику гарнизона.
Заявление Алёшкина уже совсем взбеленило этого белобрысого (со светлыми волосами, бровями и даже ресницами), пожилого, толстенького человечка. Он вскричал:
— Чёрт возьми, я не тот документ вам дал!
Он торопливо вновь зашарил ко карманам и извлёк новую бумажку. На этот раз это было удостоверение, написанное по-русски. В нём говорилось, что предъявитель сего, нарком здравоохранения Эстонской ССР товарищ Пярница, следует за частями Красной армии в пределах армейских тылов и восстанавливает гражданские учреждения здравоохранения, если они в процессе боевых действий окажутся разрушенными и не занятыми воинскими частями. Документ был подписан начальником сануправления Ленинградского фронта генерал-майором медицинской службы Верховским.
Борис внимательно прочитал бумагу, небрежно возвратил владельцу и спросил:
— Что же вы от меня хотите, товарищ Пярница?
— Я требую, чтобы вы немедленно освободили занимаемое вами помещение. До войны здесь была наша лучшая больница!
— Та-а-к, — протянул Борис, — ну а во время войны?
— Я не знаю… — буркнул Пярница.
— А я знаю! — крикнул Борис. — Всю войну до самого последнего момента нахождения немцев в Эстонии здесь был немецкий военный госпиталь, и вот этому доказательство! — Борис хлопнул ладонью по пачке немецких историй болезней, лежавших у него на столе. — Таким образом, я со своим госпиталем занял не здание гражданской эстонской больницы, а здание бывшего немецкого военного госпиталя. И пока я порученного мне военно-медицинским командованием дела не закончу, из этого здания никуда не уйду.
Пярница был огорошен таким резким отпором. Несколько мгновений он молчал, а затем сердито спросил:
— Кто ваш начальник? Я буду ему жаловаться.
— Это ваше право. Начальник у меня полковник медслужбы товарищ Скляров, начсанотдела 8-й армии.
— Где мне его найти?
— Вот этого я вам сказать не могу. Я ещё и сам точно не знаю, а если бы и знал, то вам, как гражданскому лицу, сказать бы не имел права. Обратитесь к военному коменданту города.
— Хорошо. Но я вас прошу, чтобы вы не портили здание и из имеющегося имущества ничего не увозили!
Эта фраза окончательно взорвала Алёшкина. И он, уже не имея возможности сдержаться, воскликнул:
— Интересно, а к фашистским войскам вы с такой просьбой обращались? За кого вы принимаете Красную армию?! Заранее говорю: всё, что нам понадобится для лечения наших бойцов и командиров (кстати, среди них есть и эстонцы), мы возьмём и используем. Это наши трофеи, которые фашисты просто не успели вывезти! Простите меня, но у меня нет больше времени разговаривать с вами, меня ждут раненые. Товарищ Игнатьев, — крикнул Борис, — проводите гражданина к выходу.
Взбешённый донельзя, бормоча какие-то угрозы в адрес Алёшкина, Пярница как ошпаренный выскочил из кабинета. А через минуту его машины, круто развернувшись, понеслись к центру города.
В этот же вечер в госпиталь прибыл начальник орготделения санотдела армии, майор медицинской службы Богуславский в сопровождении высокого, худого, светловолосого эстонца. Этот эстонец с грехом пополам мог изъясняться по-русски.
Богуславский заявил, что Пярница обратился к начсанарму с жалобой на Алёшкина, на его грубость, несдержанность и неподобающий приём наркома здравоохранения Эстонии. Затем Пярница потребовал, чтобы госпиталь № 27 немедленно освободил занимаемое помещение, как здание бывшей онкологической больницы.
— Николай Васильевич Скляров имеет указание от Военного совета армии находиться в самых лояльных отношениях с возвращающейся эстонской администрацией. Многие эстонцы и так недружелюбно встречают Красную армию, а если мы начнём ссориться с руководством, то это не улучшит положения, — заметил Богуславский.
Начсанарм поэтому обещал, что как только в город прибудет какой-нибудь другой госпиталь, развернётся и сможет принимать раненых, это помещение будет освобождено. Тогда Пярница потребовал, чтобы всё это время в здании находился его представитель, который будет контролировать, не портят ли работники госпиталя помещение и оборудование.
— Понимаешь, Борис Яковлевич, только не шуми, — продолжал Богуславский, заметив, что Алёшкин готов поднять крик, — пришлось полковнику и на это согласиться. Пярница в случае отказа грозился обратиться в Военный совет армии и даже фронта с жалобами, прежде всего, на тебя. Ну, а ты генерала Зубова знаешь, он может, ни в чём не разобравшись, наломать столько дров, что потом и не расхлебаешь. Чёрт уж с ними, — добавил Богуславский, понизив голос, — посади его где-нибудь в канцелярии, пусть сидит и смотрит.
Борису пришлось согласиться. Он вызвал Добина и приказал ему выделить стол в канцелярии, посадить за него привезённого Богуславским эстонца и предупредить всех работников канцелярии, что это представитель от наркомздрава Эстонии, присланный как наблюдатель.
— Чтобы мы чего-нибудь не поломали и не утащили, — добавил он с горечью. — Кстати, ходить по госпиталю ему не разрешайте.
Добин, конечно, был тоже возмущён, но ничего не сказал, а только пригласил эстонца с собой. Богуславский, наскоро попрощавшись с некоторым смущением, уехал.
Алёшкин знал, что Н. В. Скляров был довольно слабовольным человеком и, кроме того, несмотря на большие организаторские способности, постоянно переживал за свою карьеру, так как член Военного совета армии генерал Зубов за что-то его очень невзлюбил. Борис понимал, почему его начальник так поступил, но, конечно, не мог этого одобрить.
Поздним вечером после ужина, когда Борис, решив в этот день отдохнуть от операционной, сидел в своей комнате один и слушал по приёмнику сводку Информбюро, кто-то тихонько постучал в дверь.
— Войдите, — крикнул Борис.
В комнату как-то бочком неловко вошёл истопник Эрнст. Он снял шапку и остановился у двери.
— А, это вы, товарищ Эрнст. Проходите, садитесь, — приветливо сказал Борис.
Истопник, видимо, не привыкший к такому обращению, продолжал переминаться с ноги на ногу у двери.
— Да проходите же, садитесь, — ещё настойчивее сказал Борис. — Зачем вы пришли? Какое у вас дело? Говорите.
Эрнст прошёл к столу, сел на краешек стула и тихо, почти шёпотом сказал:
— Товарищ майор, этот эстонец — он наполовину немец, Штерн, он здесь служил при немцах и в этом госпитале был завхозом. Он приказал мне заявить, что я не хочу у вас служить.
— Вот как? Почему же он не убежал с фашистами?
— А здесь многие остались, которые у немцев служили. Я ведь вот тоже остался… Но он нехороший человек, он у немцев как свой был, — с этими словами Эрнст поднялся и направился к двери.
— Постойте, — воскликнул Борис, — так вы от нас уходить собираетесь? Но ведь у меня истопника