пропастью. Над бушующей серой водой. Стражники, лишённые семей. Пастыри, лишённые домов. Потому что любой дом, любое гнездо, любая семья — это граница и обязательства. Ответственность. Приют, который нужно беречь и обустраивать. Мы же в ответе за наши стада. За всех, кто ступает при нашей помощи через пропасть.

Когда твоё гнездо — весь мир, нужно ли вить ещё одно, поменьше?

При подходе к общине звери начинают встречаться чаще. А лес напитывается тревогой, вестью о нежеланной гостье. Звери, которые непременно подошли бы — поздороваться с варгом — разбредаются, пряча глаза. Огнистая лисица видит — и ныряет в заросли поглубже. Керберы, ворча, подаются за деревья. И игольчатники таятся за корнями-выворотнями, и уходят яприли в ложбины рыть иные корни…

«Кровавая… чужая… не наша…»

Почему-то ясно — чей шёпот живёт в них.

Гриз усмехается. Ловит взглядом примолкшего насмешника-скрогга на ближайшей сосне. Распускает под веками зелёную поросль.

Нежные листья земляники.

— Скажи ему — он знает, где меня искать. Я буду ждать до полудня. Потом отправлюсь в общину.

Серая тень с коротким всхохотком срывается с ветки. Гриз продолжает путь вдоль реки по пустеющему вокруг неё лесуСвидание с памятью состоялось, и идти уже меньше мили, и впереди — то, ради чего она здесь…

Исток.

* **

Домик стоит над рекой. Там, где деловитые ивы вечно полощут в воде зелёные косы. Домик придвинулся к ивам и к реке бесстрашно, словно никогда не опасался разливов.

Похож на маленький кораблик, который вот-вот влезет в воду и поплывёт. Крепкие, просмоленные бока. Сиреневые занавески-паруса. Дымок из трубы — кок, небось, обед готовит.

Под крышей с потускневшей черепицей полно гнёзд золотистых тенн. Тенны распелись и звенят — и ещё целую минуту Гриз кажется, что это звенят детские голоса, что река закована в белые доспехи льда, а она сама в упоении кружится на гладкой поверхности. А из-под ног расходятся маленькие трещинки — и в стылой воде вот-вот проступит синева небес.

И пахнет коричным печеньем и травами.

Да ещё доносится из дома тихая песня.

— Мало народу, — говорит она, заходя в дом и стаскивая куртку. — Что, все на обучении или разогнала?

— Носятся по лесу — весна…

Они никогда не здороваются, не обнимаются, не прощаются. Всегда разговаривают так, будто другая только что выходила на пять минут. Повелось с детства.

— Ты поздно сегодня. Я ждала с утра. Пирожки остывать уже начали.

— Хм. Твои пирожки я ем даже после пирожков Фрезы и Аманды. Они, наверное, обиделись бы, но ты у меня с детства — чемпион.

Гриз лезет в тяжёлую чугунную плиту прошлого века — добывает пирожки опытным жестом. И вовсе они не остыли. И чайник тёплый. Ничего особо не изменилось с её прошлого зимнего визита… да и вообще почти ничего не изменилось.

Тяжёлый, разлапистый комод в углу. Посудный шкаф самую малость потрескался. Кровати за ширмой. Веники трав по стенам, цветы в вазе, книги по травам и выпечке — вперемешку, какие-то детские куртки брошены на кресло — нужно починить…

Может, только добавилась одна крошечная морщинка в уголках карих глаз, так похожих на её глаза. Да пара серебристых волосков объявились в каштановых кудрях — в точности схожих цветом с её кудрями.

Хестер Арделл устроилась у окна, в ласковом танце солнечных пылинок. Прищурившись, делает последние несколько стежков — латает чьи-то подранные штанцы. Обрезает нить и приветствует дочь улыбкой.

— У тебя в волосах хвоинки. И вот, листик около уха залетел.

— Подарки леса, — Гриз встряхивает головой, но потом подходит, позволяет материнским пальцам выпутать лишнее. — Я прогулялась по старым тропам. Поглядела вехи.

— Была возле общины?

— Какой толк. Нарвусь на детей — подымут визг, а если на знакомых… может, они будут визжать ещё громче. Ни к чему их волновать — и так весна.

Материнские пальцы ласково треплют волосы, гладят плечо.

— А как твоя весна, доченька?

— Как у яприля, — усмехается Гриз. — Временами хочется плюхнуться в болото, а к ночи — ещё и заорать на всю округу. Всё как всегда, словом.

Таиться от матери бесполезно. Она и так… не до конца, но немного в курсе, потому что они стараются хотя бы раз в девятницу говорить через воду. Да и был ведь ещё тот визит два месяца назад.

А даже если бы и не было его — Хестер Арделл умеет замечать как никто.

— Не всё как всегда. Ты пришла срочно. И явилась с новостями. С такими новостями, что тебе пришлось идти по вехам. И ты внутри точно щупальце скортокса — сейчас метнёшься, обожжёшь. Расскажешь?

— Это можно потом, после неприятной части, — Гриз отмахивается, поморщившись. — Ага, он знает. Стражи ему донесли. Я так думаю, явится скоро. Лучше будет, если ты меня подготовишь. Есть что новенькое?

Во время бесед через Водную Чашу она не спрашивает мать про общину. Будет важное — скажет. Сейчас тоже не задаёт вопросов — подтягивает под локоть заварник с душистым травяным чаем, прикусывает второй пирожок и слушает мерный материнский голос, уносясь по тропе за на две мили к востоку от реки — к общине, где скопление таких же вот небольших домиков-корабликов; и есть длинные загоны для больных и раненых животных; и отдельный дом, где живёт шуршащая память на сотнях листов; и два более длинных дома для детей — девочки в одном, мальчики во втором, только после проявления Дара, а до того за тобой присматривают «матери общины»… Те, что прядут, и заготавливают травы, и готовят, и берегут знания варгов.

Вслед за голосом Гриз входит туда, где для неё уже восьмой год как всё запретно. Заглядывает в окна, гладит по лбу круторогую, упрямую козу. Хлопает по крупу захворавшего единорога. Людей мало — весна, и нужно блюсти угодья: принимать зверей, бегущих от капканов и охотников, и обучать юных варгов, и читать следы, смотреть на тропы…

— … сейчас мало кого увидишь. И связаться тоже — едва ли: вся эта блажь по поводу того, что маги следят через Водные Чаши, докатилась и до общины. Старая Тельма свою приспособила под ночной горшок. Корди… помнишь Корди? Говорят, перешла в общину в Ирмелее, две девятницы как. Бойенна — та ушла в общину к терраантам, у неё с ними хорошая связь. А про Йона я тебе говорила? Он решил с нойя попутешествовать — посмотреть на