— Гриз, — прошептала она, припомнив что-то дальнее, уже почти неважное. — Я Гриз… я Гриз Арделл.

И ворота крепости сомкнулись за ней, выпуская в лес — к трём спящим грифонам, перепуганному охотнику и плачу за спиной.

— Я… не хотел… я не знал!

Заживляющее зелье в кармане — по намертво вбитой привычке. Вместе с бинтом и флаконом струи гарпии — перебить запах. Пальцы, ставшие чужими, бинтуют правую ладонь. Не думать. Не смотреть на упавший нож. Алые брызги на белых цветах. Интересно, зацветет ли земляника на следующий год алым…

Позади уже не плакали — смотрели. Она знала — как. Чувствовала спиной. Потому не оборачивалась. Чтобы не прочертить даже взглядами грань, которая — уже легла.

И ещё так можно было представить, что они смотрят только со страхом.

— Назад в общину, все, — голос был ещё жёстким, властным. Только выходил из горла с солью, будто и оттуда кровь хлынула. — Сейчас же!

Она хотела ещё добавить, что подойдёт позже — и не смогла соврать.

Топот. Треск веток. Торопливый, захлёбывающийся шепоток: «К-к-к-кровавая!» Шептал ли кто-то: «А если она бросится»? Сказал ли: «Бежим быстрее»? Или может, это только птицы — птицы да звон мошкары в ушах.

В горле пересохло, и она с трудом влила туда пару глотков воды. Охотник всё стоял на коленях, держась за голову. Было ему лет двадцать, может, меньше. И наверняка благородное происхождение — вон, куртку попроще надел, а перстни снять забыл.

— Чем вы их? — спросила, когда пошла смотреть грифонов. Вгляделась в круглый жёлтый глаз Орлика, вслушалась в удары сердца, посмотрела пену на клюве.

Ладонь саднила под повязкой, пока рылась в сумке, искала основной антидот. Охотник бормотал, что он не знал, не мог знать, что дети… и он бы никогда, ни за что, и эликсир… кто знал, что так быстро сработает, и действие совсем не то…

— Эликсир бешенства на приманке? Чья работа — нойя или просто Травника? Состав хоть знаете?

— Я… нет, не знаю… Она сказала — это особый эликсир, он… он так не должен был, и я не думал, что дети…

Он частил и вздрагивал, лицо было исцарапано кустами, через которые он ломился наперегонки с грифонами. Взгляд упирался в Орлика — тот распластался в двух шагах.

— Дети… и вы… совсем не такая… Вы же меня спасли… Девятеро, я не должен был, это всё ошибка…

— Насколько понимаю, вы от госпожи Сотторн, — тихо проговорила Гриз.

Он не ответил — вздрогнул, когда наткнулся взглядом на перевязанную ладонь.

— Друг Этеля?

— Т-т-троюродный брат.

— А. Решили благое дело совершить? Избавить родича от корыстной варгини?

— Я думал, вы… — вздохнул, прижался виском к близкому дереву. — Говорили, вы околдовали его… так, что он собрался жениться, и… ещё что вы…

Чудовище? Развратница? Дикарка? Горло у него дёргалось, кадык ходил взад-вперёд, когда он глотал слова. Выдавил только:

— Она сказала — это не убьёт… только предупреждение — испугать… отвадить от здешних лесов…

«Варги крови — порочные твари, которым не место в наших чистых краях…»

Сколько детям понадобится, чтобы дойти до общины? Мало времени. Она мотнула головой, заставила себя сосредоточиться на антидоте.

— Вы… спасли мне жизнь. Вы… я…

Охотник с суеверным изумлением вглядывался в неё. Она стояла над ним и над грифоном. Отвернувшись от алой полосы, перечеркнувшей поляну и жизнь.

Глядела сверху вниз молча и словно из дальнего сна.

А слова выходили ровными, только тяжёлыми и холодными — глыбы на реке по весне.

— Странно, что госпожа Сотторн не сказала вам этого. Может, не знала сама. Или решила подстраховаться.

Её глаза были сухи, как луг под зноем.

— Мы с Этельмаром Сотторном расстались четыре дня назад.

У него были голубые глаза — словно цветки цикория. Распахнутые в недоумении и ужасе. Все в дрожащей росе.

— Я собиралась покинуть общину до полной луны. Но если так… уйду сегодня. Можете передать госпоже Сотторн. И… я напишу ей потом. Во избежание, так сказать.

— Но… я… я могу что-то сделать? Помочь?

Едва ли он знает о варгах-на-крови. Едва ли что-то знает о варгах. Как и госпожа Сотторн. Но знает другой — и если он услышит… если поймёт, что её ждёт…

— Этель не должен узнать, что здесь произошло. Так будет лучше для него, для вас, для госпожи Сотторн.

— Но… а вы…?

— Для меня тоже.

— Я… поклянусь на Печати.

— Как знаете.

Внутри было пусто — будто вся кровь вытекла через порез на ладони. Она дала антидот другим грифонам, пока охотник клялся на Печати. Потом он ещё что-то пытался сказать — всё извинялся и уверял, что если можно как-то загладить…

От его голоса метка, которую нельзя будет загладить никогда, пылала под повязкой.

Наверное, этот охотник хотел получить от неё ещё что-то. Слова прощения. «Вы не знали». Но времени оставалось совсем мало: в общину нельзя, там уже не с кем прощаться, там в лучшем случае сожаления, в худшем — отец…

Она шагнула и растворилась, не прощаясь — будто уже была не отсюда. Призраком восемнадцати лет, проведённых в лесу. Будто была прошлым. Памятью.

Даже не спросила его имени.

Гриз Арделл тихо выдыхает. Стряхивает с ресниц видения прошлого: три грифона, глубокие следы когтей посреди земляничной поляны, перепуганный охотник и её смутный силуэт среди деревьев.

Только стоит перед глазами яркая, алая полоса. Взрезавшая по-живому белое покрывало цветов.

Идти теперь уже осталось немного. Нужно выйти к реке и следовать против течения. Тогда она перешла на бег — а сейчас идёт не торопясь. Ощущает пальцами зарубки на правой ладони. Два с лишним десятка лёгких, неверных троп. Алых ручьёв, уносящих тебя вир знает куда.

Река катится в будущее. Уносит себя из Ренейской пущи. Гриз идёт обратно. В глубину пущи. К прошлому. К началу начал.

«Но варги не вьют гнезда», — напоминают тихие песни горлицы. Хлопочущей над постройкой гнёзд.

Гриз мимолётно кивает на ходу — верно, потому что мы лишены воли птиц. Может — мы вили бы новое гнездо каждый год. Выводили бы птенцов — и оставляли бы, перелетая с места на место. Не рискуя привязанностями.

Только мы не птицы. Мы мосты над раскрывающейся