«Может быть, я мало могу сделать для тебя. Может, ты ждёшь другого. Большего. Я… поверь мне, я сделаю что смогу».

Но пока что у нас ещё есть немного времени — слышишь, Гриз, слышишь? Немного времени, когда луна и река едины, и воздух хрустален и звонок. И ландыши в цвету.

Она прислоняется головой к моему плечу. И говорит вслух единственное — выдыхает, словно тихую трель тенны.

— Спасибо.

Весенние тропы извилисты и коварны. Наполнены соками, сумасшествием пробуждения, внезапными чувствами — и неясно, куда приведут.

Но временами ходить по ним бывает чуть легче.

Когда ступаешь не в одиночестве.

ПЕРЕКРЕСТЬЕ. ИСТОК

ПЕРЕКРЕСТЬЕ 2. ИСТОКИ

'…с уверенностью можно заявить, что варги жизнь ведут

самую развращённую и распущенную.

При этом семейных уз они и вовсе не признают…'

Моарейна Стилк. «О благочестии»

ГРИЗЕЛЬДА АРДЕЛЛ

Лес поёт. Перебирает струны солнца и позвякивает каплями росы. Разливается голосами вестников утра — зарёвок и дроздов. Скрипка жаворонка в вышине. И трубят стимфы возле болота, куда они собрались для весеннего хвостотряса.

Гриз вступает в музыку леса. Высвистывает весеннее приветствие — и лес откликается. Омывает звуками, как водой.

Дубы и вязы — сторожевые вдоль голубоватой речной дороги. Добрые великаны с долгой памятью. Улыбаются корявыми дуплами, машут зелёными ладонями.

Где была, девочка-варг? Куда ходила? Забыла нас?

Нет, молчит Гриз. Я помню.

Старый Скрипун. В твоём дупле было весело прятаться. Дед-Желудник — с твоих ветвей было интересно наблюдать за братьями. И швыряться в них желудями. А вот Ловец Молний — мы старались держаться подальше от тебя в грозу. Но с макушки твоей глаз не сводили.

Пальцы мои помнят извивы вашей коры. Ноги — звериные тропы. Кожа — поцелуи ветра, сладкие, как мёд диких пчёл.

Не верьте, что я уходила. Осталась здесь. Оставила восемнадцать своих лет — разве мало?

Река выворачивается из-за кустов, лезет под ноги, — погладиться. Давно не виделись, девочка-варг. Не забыла моей воды — самой щекочущей на свете? Куда бежишь сейчас? К какому морю стремишься?

Нынче я бегу вверх по течению, — отвечает Гриз и наклоняется, лаская воду пальцами.

Фреза фыркала, когда отправлялись в путь: «Чего придумала, это ж миль десять чесать! Подкинула б как всегда…»

Но иногда нужно притечь к истокам, будто река.

Когда русло Кериенты делает поворот — Гриз шагает напрямик, через лес. Углубляясь в Ренейскую пущу. Врастая в тело леса и впуская его в себя, играя в давнюю, детскую игру.

Мы — вместе. Ты во мне и я в тебе. Все твои тропы. Все твои соки. Вся музыка, какая есть в них.

Я твой отросток, твой сбежавший к иным рекам ручей. Ты мой корень. Мой исток.

Хранилище моих дней, моих лет, которые остались здесь. Застряли под шероховатой, царапучей кожей твоих деревьев. Затерялись среди сорочьих сплетен. Новые мои следы ложатся поверх старых — и я помню…

Смех, и брызги, и возня позади, за кустами. Я катаюсь с глинистого берега с семейством развесёлых выдр. Полянки за полмили отсюда хранят эхо песенки про обжору-Земляничника. Грибные ложбины мили за три — кладовые детских восторгов: «Какой здорову-у-у-ущий пущаник!»

Ветер бросает в лицо ошмётки прошлого: голоса, смех, жалобы…

— Гризи, куда понеслась⁈

— Всё взрослым расскажу-у-у-у!

— Э-э-э! Нам туда нельзя!

— Ты упадёшь в воду! И так тебе и надо будет!

— Она что — залезла на дерево⁈

Нудный голосок немножко в нос — мелкая Тамайта выставилась из-за дерева. Наверняка ведь сейчас подсмотрит, а потом торопливым шепоточком вывалит: вот! опять! посмотрите!

— Опять была в единении! Когда взрослых никого рядом нет! С алапардом!!

— Лазила у раненного грифона стрелу из лапы доставать!

— Сидела в дупле!

— Повисла вниз головой и говорила, что она летучая мышь!

— Орала песню со скроггами и других подначила!

— Скакала на единороге почти до границы!

И будут шептать и наушничать вместе с нудным голоском Тамайты — другие голоса. И в такт им будут вздыхать и охать те-что-старше:

— Что Джод себе о ней думает…

— Ну, ясное дело — у неё же ещё и мать!

— Управы нет…

— Непонятно, что вырастет…

И пожилые сосны все разом осуждающе качают головами — старухи, которым положено наставлять, и обучать, и делиться мудростью, а они…

Вздох ветра — глубокий и густой, как сень могучего дуба.

— Ты сбежала с урока у почтенной Илсы.

— Я… не сбегала. Просто там… у скрожихи Горли птенец выпал из гнезда, она просила его поискать.

— А почтенная Илса?

— А она нам как раз очень скучно рассказывала, как понять — что чувствует Хитрюга. А Хитрюге тоже было скучно, и он хотел почтенную Илсу напугать. Ну, чтобы мы завизжали и чтобы в догонялки. Только он не знал, как бы напугать варга — и вот, продумывал.

— И ты поняла это, потому что вошла с ним в единение?

— А… нет, зачем. Просто это же сразу видно, да?

Могучее, гордое древо молчит над ней. Совсем чуть-чуть касаясь плеч листьями.

— Пап? Ты молчишь, как…

— Как?

— Как будто хочешь тоже что-то увидеть. Или услышать. Или понять.

Тихий, прохладный, ласковый смешок. Тяжёлая пятерня ерошит волосы.

— Хочу понять — что тебе ещё видно сразу. Что слышно сразу. Что понятно сразу.

Ветер прошлого смеётся, потому что папа смешной. Потому что он же знает, правда?

Что лес течёт в крови. Распахивает тропы. Указывает следы зверей и птиц — и она словно узнаёт их, а не учит заново. Она будто видела раньше, а потом забыла — душистые травы, и их названия, и запахи, и зовы зверей, и их позы, обозначающие страх или игривость, и всё это легко и вкладывается внутрь неё, точно мозаика, потому что всё вокруг — части неё, как она — часть пущи…

«Отцовская любимица»… — ядовитый шип из-под ноги. Змеиное гнездо хранит ядовитые шепоточки. Спасибо, братья в чешуе. Теперь я знаю, к чему прислушиваться дальше. Нужно ловить ветер от южных сосняков. Там — неспешные широкие тропы, по которым можно степенно прогуливаться. В сопровождении верных друзей — керберов и игольчатников.

Ветер сыплет вопросами как иглицей.

— А люди там, вовне… все хищные?

— Не все. Некоторые просто глупы. Безалаберны. Считают, что природа должна принадлежать им. Подчиняться их прихотям.

— И… бестии тоже?