И Эвальд Шеннетский, — в какой вир мы падаем, если Гриз заключила с ним сделку⁈ А я ещё и так открыто попытался это оспорить, когда она совершенно не в себе, и я уверен, что она просто не хочет видеть меня.

И вылепляется — из шорканья карандаша по бумаге оттуда, из угла: «Кажется, вы мало стараетесь, Янист. Прилагаете недостаточно усилий».

Наверняка Нэйш не против покуражиться вслух, но в комнате ещё Лайл, а на него внезапно напала болтливость. Он исполняет арию «Эвальд Шеннетский, вир побери, подумать только!» так обстоятельно, что я не совсем даже понимаю — к кому она обращена: ко мне, к Нэйшу или к самому Лайлу.

— … и насчёт Хартии Непримиримости есть возможность выкрутиться — как понимаю, у Шеннетского есть связи при дворе короля Илая…

Сведения о Шеннете-Хромце, о его связях и возможностях, о Гильдии — проходят мимо меня. Шумят вовне как весенний дождь.

Нэйш наконец-то поднимается наверх, но Лайл Гроски и не думает смолкать. Покачивается в кресле с сомкнутыми пальцами и продолжает:

— Так вот, если подумать — почему мы не могли отказаться от такого предложения…

Наверное, нужно тоже подняться наверх — всё равно мою невыносимую не догнать. Но я сижу, чувствуя, как в стены бывшей таверны, как мотылёк в стекло лампы, стучится весна.

Когда Нэйш спускается сверху, а потом совсем выходит — Лайл говорит ещё какое-то время. Потом выдыхает и тянется налить себе чаю из оставленного нойя чайника.

— Горло с вами посажу, — бурчит под нос. — Спиться мне уже не грозит, кажется.

Потом глядит на меня необъяснимо сердито и кивает на дверь.

— Ну. Иди за ней. Или намерен послушать ещё? Полчаса бесплатно, дальше за деньги. После третьего часа тебе придётся платить, чтобы я заткнулся — поверь, тут уже никаких денег не хватит.

Мне так много хочется сказать ему — о том, что Гриз наверняка не желает меня видеть, что я не успел сегодня и не успеваю совсем, и о том, что она, может, ждёт от меня чего-то, что я не могу ей дать, и о холодном чувстве бессилия и пропасти, которая между нами — и не перекинуть мост…

Но кажется, что он сам знает что-то подобное. Потому что при свете мантикорьей лампы и прогорающего камина — Лайл Гроски смотрит на меня не только сердито, но и печально и чуть-чуть иронически.

— Парень, ты что — не знал, на что подписывался?

Знал. Она говорила мне. И я видел сам — среди болот Тильвии, когда она лежала у меня на руках, а я пытался дозваться не-отсюда. И тогда уже решил, что стану — её якорем и голосом, зовущим, чтобы не ушла.

Просто я боюсь, что у меня не получается.

И ещё чёртов Нэйш…

— У нашего коллекционера куча достоинств, а? — такое ощущение, что Лайл слышит каждую мою мысль. — Весь такой представительный в своём костюмчике. Мастер охмурения. Судя по модницам из Вейгорд-тена, которые «заплывают сюда на нерест», как говаривает Фреза. Да… Не сомневаюсь, они остаются довольными по самое не могу.

Он слишком пристально смотрит в окно, будто старается рассмотреть за весенними трелями кого-то… Чью фигуру?

— Только вот я не знаю, заметил ты или нет, — он самую малость отбитый на всю головушку. Потому может обеспечить даме только одну сторону отношений — да не красней ты, я и так выражаюсь языком салонов. Слушай, то, что было сегодня… Нэйш не сможет разделить это с ней. Ни разделить, ни поддержать, ни помочь. Ты тоже не сможешь — если будешь сидеть и слушать меня. Потому шагай, сядь рядом, возьми её за руку и сделай такое лицо, будто ты… как там у варгов? Вместе.

Он поднимается, потирая щёку. Тоже поднимаюсь — чувствуя глупую вялость в коленях, потому что я ведь спорил с ней по поводу Шеннета. И вдруг она вообще никого не хочет видеть.

— Что ещё? Чувствуешь себя виноватым — извинись. Попросит оставить одну — скажи, что будешь ждать. Боженьки, тебе что — подробную инструкцию на семьсот страниц?..

— А… а ты?

— Займусь самым приятным делом после такого-то денька, — Лайл зевает. — Высплюсь. Меня сегодня сбили с ног окороком. А до того я голосил, что всех вокруг насилуют. В общем, весенние пляски ночью чутка не по мне.

Может быть, у них что-то разладилось с Амандой?

Киваю на прощание и выскакиваю за дверь. Мел, с которой сталкиваюсь по пути, молча указывает направление — к реке.

Сегодня моя невыносимая не провожает бестий. Не ходит по тропам весны среди звериных песен и гроздевиков.

Сидит на пологом речном берегу, в волнах аромата ландышей. Река течёт лунным молоком, и цветы укрылись зелёными листьями, как тенями — и она тоже укрыта. Своими мыслями. Пальцы переплетены — и на руках у неё перчатки, мой подарок на Перекрёстки. Волосы свободны от шпилек — разбросались по плечам.

Сажусь рядом, окунаясь в фарфоровый, тонкий до звона ландышевый запах. Тихо беру её ладонь — правую, нужно не стискивать пальцы, вдруг порез ещё не зажил.

Но она сжимает пальцы сама — переплетает с моими до боли. И я вдруг понимаю, что слова не нужны. Нужно только — быть.

Разделять всё, что было сегодня. Всё, что ещё плещется в ней — выливается через взгляд в светлые воды реки. Смерть варга. Алый сад Роаланды Гремф. Интриги Хромца.

И запах ландыша, и безумие весны вокруг, и, может быть, последнюю спокойную весеннюю ночь, какая есть.

И говорить. Без слов. Просто будучи рядом.

«Мы — вместе. Я знаю, что тебе страшно. Тебе горько. И ты не можешь рассказать мне многого. Что-то — потому что это не твои тайны, что-то — потому что не пришло время. Но это неважно, потому что я всё равно здесь. Просто знай, что ты не одинока».

Наверное, она слышит это. Слова, которые вплетаются в музыку весны вокруг нас.

«Я знаю, что ты пытаешься набраться сил, перед тем как… куда ты пойдёшь завтра? В общину? К варгам? К Всесущему жрецу даарду? Неважно — потому что я пойду за тобой. Мыслью. Сердцем. До конца».

Ей… тоже страшно, наверное. Из-за того, куда нас всех уводит эта весна. Оттого, что весь мир пронизан безумием хуже, чем питомник — только вот питомник успокоится, когда пройдёт период