Я сдерживаю смех, который жжет, как слезы. Меня разрывают на части так, как я никогда не хотела. Не просила. Мне нужна кузница, которая горит так же жарко, как он, и молот, такой же быстрый и уверенный, как все, что я знала в Деревне Охотников, чтобы собрать меня обратно. Мне нужно и то, и другое... и я могу иметь только одно. И я знаю, что я должна выбрать, когда все это закончится.

Я не создана для мира вампиров.

Но, возможно, я смогу помочь ему, пока я здесь, и мы доведем дело до конца. Не только ради магии поклявшегося на крови, которая толкает меня. Но и ради всех наших интересов.

— Ты уверена? — шепчет Квинн, словно читая мои мысли.

Я ловлю, как он смотрит на меня уголками глаз.

— Уверена.

— Ты сохраняешь жизнь лорду вампиров.

— Я знаю, и я не хотела бы, чтобы было иначе, — решительно говорю я.

Каллос возвращается с золотой чашей. На его губе выгравированы последовательности луны, а также завитки и символы, которые для меня ничего не значат. Никто не удосуживается объяснить, что происходит. Поэтому мне остается только наблюдать и предполагать.

Один за другим они подходят к чаше и произносят слова:

— Кровь ковенанта. — Они берут обсидиановый кинжал, не длиннее ладони Каллоса, и пронзают свою плоть, каждый в своем месте. Винни закатывает рукав и делает надрез у локтя; Лавензия откидывает назад волосы и делает надрез за ухом; Вентос делает надрез под коленной чашечкой; Каллос делает надрез у колена; Квинн наполовину расстегивает рубашку, чтобы вонзить острие кинжала в левую грудь.

Все порезы неглубокие. В чашу попадает не более нескольких капель крови, которые переносятся в углубление на острие обсидианового кинжала. Каждый разрез сделан над символом алмаза, под которым находится длинная тонкая капля, а по обе стороны от нее — два стилизованных крыла.

Метка Рувана.

Поэтому, когда кинжал наконец передают мне, я знаю, что делать. Все пятеро протягивают передо мной чашу. Каждый из них поддерживает основание двумя пальцами.

Я расстегиваю верхнюю пуговицу рубашки и провожу пальцами по впадине горла, где, как я знаю, находится кровавая метка Рувана. Мягко, осторожно я прокалываю кожу. Кровь свободно стекает по кинжалу, по моим пальцам и стекает с костяшек в чашу. Я отдаю больше, чем все остальные. Я изливаю свою силу, пока рана не закрывается. Последняя сила, которую Руван вложил в меня своим поцелуем, покидает мое тело вместе с багровой жидкостью.

— Кровь поклявшегося на крови, — произношу я.

Жидкость в чаше приобретает глубокий цвет, ненадолго излучая свой собственный естественный свет. Свечение похоже на оттенок кинжала в кузнице. Интересно, а как его можно использовать в этих ритуалах? Мне еще так много предстоит узнать о кровавом предании. Я еще многое могу сделать для них, если буду достаточно смела, чтобы учиться, и достаточно храбр, чтобы попробовать.

Свет исчезает, оставляя в кубке лишь густую и чернильную пасту.

— Отдай ему, — благоговейно произносит Каллос.

Я берусь за ножку чаши, и все остальные хватки отпадают. Оставшись одна, я приближаюсь к Рувану. Группа стоит в нескольких шагах от меня у кровати. Осторожно просовываю руку под шею Рувана, у самого затылка, слегка приподнимаю, так что голова его откидывается назад, а рот слегка приоткрывается.

— Выпей, пожалуйста, — шепчу я. Его глаза вздрагивают, как будто он слышит меня. Моя кожа, касающаяся его, слегка теплеет. Он знает, что я здесь. Я в этом уверена.

Поднеся чашу к его губам, я медленно наклоняюсь. Густая жидкость сочится ему в рот. Его горло напрягается, чтобы сглотнуть.

— Вот и все, — бормочу я, продолжая наливать. Я хочу вылить все сразу, чтобы ему сразу стало лучше. Смотреть, как он пьет глоток за глотком, — мука.

Чаша пуста, и я передаю ее обратно Каллосу. Инстинктивно я прижимаю кончики пальцев к основанию его горла, где на нем стоит моя метка. Я пытаюсь влить в него что-то от себя — что-то большее, чем кровь, которую я дала.

Я и так страдаю от отсутствия брата и расстояния до дома, не заставляй меня страдать и от твоей потери.

Глаза Рувана распахиваются, и я вздыхаю с облегчением. Его кожа снова начинает наливаться кровью. Седина уходит. Возвращается его обычная бледность. Даже румяный оттенок щек и сумрак губ вернулся. Его глаза снова стали блестящими лужицами расплавленного золота, но в их выражении — сердечная боль и печаль.

Наши миры сужаются друг к другу, и на секунду мы дышим в унисон. Он вернулся ко мне, а я к нему. Мои пальцы дергаются, и я борюсь с внезапно возникшим неутолимым желанием притянуть его к себе. Прижаться к его рту. Обнимать его до тех пор, пока мы не погрузимся в глубокий и беспробудный сон.

— Как долго я был в отключке? — Он сидит, слегка потирая виски. Я отстраняюсь, чтобы дать ему пространство, пытаясь выдохнуть напряжение.

— Всего несколько часов, — отвечает Квинн. — По крайней мере, я так предполагаю, исходя из того, как ты вел себя прошлой ночью и когда я тебя нашел.

— Несколько часов, и я чувствую себя как смерть.

— И похож на нее тоже, — щебечет Винни, но в ее голосе нет обычного песенного легкомыслия. Она пытается разрядить обстановку, но немного не попадает в цель. Беспокойство поселилось в наших сердцах.

— Становится хуже. — Руван озвучивает то, что мы все только что видели. То, что мы уже знали.

Я открываю рот, чтобы возразить, но Квинн прерывает меня.

— Так и есть, — серьезно говорит он. Никто из остальных не может смотреть на Рувана.

— Я пока не собираюсь сдаваться, мне еще есть над чем работать, — решительно заявляет Руван. — Мы даже не успели просмотреть все записи. Проклятого анкера не было в мастерской, но я уверен, что эти записи приведут нас к нему.

— А что ты будешь делать, если нет? — спрашивает Вентос.

— Я буду продолжать охотиться.

— Пока не станешь Падшим или, что еще хуже, Потерянным?

— Я буду работать до последнего момента, если это потребуется для того, чтобы освободить наш народ от этой долгой ночи! — Несмотря на то, что Руван сидит в постели, он вдруг словно поглотил все пустое пространство в комнате. Кажется, что от его