После того как это ощущение проходит, воздух становится холоднее. Я выдыхаю, и мое дыхание вырвалось паром, как будто температура в комнате — или в моем теле — действительно понизилась. Мое дыхание собирается в смутную фигуру женщины. Она смотрит на кузницу. Но я моргаю, и она исчезает, сменяясь красным цветом.

Кровь покрывает острие оружия, скапливаясь на ржавых линиях, которые я вбила на место. Как будто кинжал сделан не из металла, а из мыльного камня и жадно впитывает жидкость, которую я ему дала. Тусклый цвет кинжала становится румяным. Я медленно провожу им по воздуху, убеждаясь, что увиденное — не просто обман зрения.

Это не так.

Кинжал действительно слабо светится.

У меня вырывается визг, и я слегка подпрыгиваю, давая волю своему восторгу. Мать и Дрю теперь простят меня. Подожди, пока я расскажу им, что я натворила. Что... Я не совсем понимаю, что это такое. Конечно, я понятия не имею, что означает это слабое свечение. Насколько я знаю, для вампира это очевидное явление. Но для меня...

Я ковала магию.

Сила струится по оружию. Я вижу, как она задерживается в воздухе при каждом повороте клинка. Беспокойная. Как будто прося освобождения. Но я понятия не имею, как высвободить магию, хранящуюся в нем. Так что мне ничего не остается делать, как медленно угасать, а клинок тускнеть, становясь таким, каким он был только что с наковальни.

Мне хочется снова порезать руку и увидеть, как она светится. Но я воздерживаюсь. Эти странные ощущения удерживают меня. Я пока не знаю, что делать с этим оружием. Но я разберусь. Возможно, это есть в записях — или в дневнике, который я обнаружила в кабинете.

Позже. Разбираться в последствиях придется подождать. Остальные скоро проснутся. Я убираю в кузнице все следы своих экспериментов, возвращаю оставшиеся слитки в кабинет и плотно закрываю его. Однако кузница остается горячей, и я приступаю к заточке клинков ковенантов, как и обещала им, когда мы только вернулись.

Будет подозрительно, если меня увидят, что я работала всю ночь и ничего не показала. К счастью для меня, заточка оружия занимает ничтожно мало времени, так как оно было отточено совсем недавно. Я уже разложила их на столе и спрятала кинжал, когда услышала приближающиеся шаги.

Я, конечно, расскажу им о кинжале... но сначала я хочу рассказать об этом Рувану. Это будет как предложение мира, учитывая то, как мы расстались в последний раз. Я содрогаюсь, вспоминая ощущение его присутствия во мне и вокруг меня. Мне не терпится увидеть его реакцию. Он будет горд. Он будет...

Я разочаровываюсь в тот момент, когда понимаю, что шаги принадлежат не ему. Я знаю, что он еще не проснулся — я чувствую, что он еще спит, судя по тому, как я спокойна. Нет той беспокойной энергии, пронизывающей мой мир, которая, кажется, разгорается, как разряженная молния, когда он рядом.

Шаги слишком легкие для Вентоса, но слишком тяжелые для Винни. Слишком шумные для Лавензии. Я пытаюсь угадать, кто это, и останавливаюсь на Каллосе. Я ошибаюсь.

— Ты рано встала, — говорит Квинн.

— Я и не спала. — Я отхожу от стола с инструментами. Это не самая лучшая моя работа, но все, что сделано в спешке, будет неполноценным. И они не смогут заметить разницу. Я надеюсь. — Я немного отвлеклась.

— Понятно. — Квинн осматривает оружие. Он смело проводит большим пальцем параллельно одному из клинков.

— Осторожно, они только что наточены. Мне бы не хотелось объяснять Рувану, что случилось с его верным помощником.

— Если бы я хотел убить себя серебряным клинком, я бы давно это сделал. — Квинн убирает руку.

— Квинн, могу я спросить тебя кое о чем?

— Только если я могу попросить тебя о чем-то взамен. Один к одному. — Он смотрит на меня своими затравленными глазами.

— Договорились. Что именно такое «долгая ночь»? — То, как они говорят об этом, заставляет меня думать, что это нечто большее, чем проклятие.

— Долгая ночь началась после того, как было наложено проклятие. — Он подходит к окну и смотрит на заходящее солнце. Я вижу, как он слегка вздрагивает, но все равно стоит в лучах солнца. Как бы бросая вызов. — Проклятие быстро укрепилось в нашей крови. Вампиры покинули другие поселки и города за горами ради Темпоста. Они пришли в поисках лекарства, но нашли только еще больше смертей в нашем главном оплоте.

Я тоже подхожу к окну и встаю рядом с ним. Но он продолжает смотреть мимо своего отражения на город за окном. Кажется, что он смотрит на какую-то точку вдали — большое здание с арочной крышей и четырьмя колокольнями на каждом углу.

— Так много жизней было унесено во время пресловутого заката нашего народа. Лыкины, живущие к северу и северо-западу от нас, безжалостно охотились на наших сородичей, когда те стали Погибшими. По мере того как проклятие усугублялось, лыкины стали более... активными в уничтожении нашего народа, заявляя, что это делается для защиты всего Мидскейпа.

— Все произошло так быстро, что не было времени даже послать просьбу о помощи... Даже если бы мы и послали, вряд ли стаи волков-зверей пропустили бы хоть что-то доброе и полезное. Они видели, во что мы превратились, и были полны решимости не позволить никому из нас спастись.

— Значит, долгая ночь — это метафора того темного времени, с которым сталкиваются вампиры?

— Я думаю, это два вопроса.

Я смотрю на него боковым зрением.

— Это все равно только один. Дополнительные вопросы не считаются, если ты говоришь загадками, а я добиваюсь ясности. Это последующие вопросы.

Он тихонько хихикает, но веселье не проникает в его глаза.

— Долгую ночь назвали так из-за того, что мы отсрочили проклятие. — Теперь он приковывает мое внимание. — Вампир провел кровавый ритуал, подобного которому не видел ни один мир. Высшие лорды и леди, советники, правая и левая руки последнего представителя королевского рода заключили последний договор. Они отдали свои жизни, чтобы создать долгую ночь, великую дрему, куколку, в которой могли бы спрятаться оставшиеся вампиры.

— Куколка... как кокон бабочки?

Он кивает.

— У тебя есть идея.

Я думаю о том, что вампиры сотнями дремлют,