Спокойно. Вдох – выдох. Продолжаем.

В ящике оказываются личные письма. Верхнее от бабушки: я узнаю ее изящный почерком с наклоном и берлинскую марку. Под ним целая стопка записочек, сложенных конвертиками и подписанных дамским почерком: наверняка от Хильды Мюллер. У меня буквально чешутся руки развернуть какой-нибудь из них и узнать, какие грязные секреты в нем скрыты. Но отвращение побеждает, и я решаю, что сейчас не время. Тихо задвигаю ящик. Это не то, ради чего я пришла сюда. Чтобы помочь Вальтеру, мне нужно другое.

Следующий ящик. Запас промокательной бумаги, писчей бумаги и конвертов. Нижний ящик пуст. Со вздохом я поднимаю глаза. На стене напротив висят в рамочках папины похвальные грамоты. Его членский билет нацистской партии – № 3245. И надо всем этим – большой портрет Гитлера. Мы смотрим друг на друга – глаза в глаза.

Когда-то я любила тебя.

Его черные глаза пронизывают меня насквозь. Голос гремит у меня в мозгу, гудит как колокол. Ты совершила чудовищное злодеяние. И ты за него заплатишь. Твое наказание будет страшным…

Хватит, ХВАТИТ! Ладонями я закрываю уши и крепко зажмуриваюсь.

Сажусь в папино большое кресло, снова открываю глаза и сосредоточиваюсь на бумагах, лежащих на этажерке. Два верхних листа – внутренние распоряжения для служащих газеты о рабочих часах и кодексе поведения журналиста. Под ними счет за ремонт автомобиля. Деловые письма и еще счета, вперемешку.

Я перехожу ко второй полочке этажерки. И тут же обнаруживаю письмо, адресованное «Всем региональным и городским подразделениям СС: СРОЧНО. СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО». Письмо датировано сегодняшним числом, 9 ноября 1938 года, подписано герром Фишером, главой подразделения гестапо города Лейпцига. Я читаю.

Операции против евреев, в особенности против их синагог, начнутся очень скоро. Все должно пройти беспрепятственно. Необходимо произвести подготовку к аресту от 20 000 до 30 000 евреев по всей Германии. Брать следует прежде всего богатых евреев. К тем, у кого в ходе операции будет обнаружено оружие, незамедлительно принять самые суровые меры. Дальнейшие распоряжения поступят этой ночью. К исполнению указанных операций могут привлекаться силы СС. В ходе событий необходимо арестовать столько богатых евреев из всех городских районов, сколько возможно поместить в тюрьмы. Первые аресты следует ограничить здоровыми мужчинами. Сразу по завершении операции следует связаться с администрацией ближайших концентрационных лагерей.

Комната вертится вокруг меня, словно карусель. Что означает этот приказ? Дрожащими руками я возвращаю бумагу на место.

От двадцати до тридцати тысяч! Да ведь это целая армия! Может быть, армия евреев готовит нападение на Лейпциг? Нет, вряд ли, слова какие-то странные. Я снова беру приказ в руки и повторно пробегаю его глазами. Операции… против их синагог… Брать следует прежде всего богатых евреев… у кого в ходе операции будет обнаружено оружие, незамедлительно принять самые суровые меры…

Бред какой-то! Мозг отказывается осознавать прочитанное. Операции против синагог? Нет, так не готовятся отражать натиск врага. Я опять задумываюсь о том, что же такое концентрационные лагеря. Представление о них у меня довольно смутное: мне рисуются то мрачные каменные мешки вроде средневековых тюрем, то какие-то узкие клетушки вроде римских галер, где прикованных к веслам рабов порют кнутами, если те гребут недостаточно усердно. Однако любые слухи об ужасных условиях содержания в этих лагерях отметаются на официальном уровне как враждебная пропаганда. Совсем недавно по радио говорили, что Германия лишь позаимствовала модель содержания пленных у британцев, которые запирали в концлагеря мирное население захваченных территорий, прежде всего детей и женщин. А в наших лагерях содержатся только мужчины. Что из всего этого правда?

Надо бежать к Эрне, а от нее – к Вальтеру. Я уже кладу листок с приказом на этажерку, когда дверь кабинета распахивается.

– Франц? – слышу я заспанный мамин голос. – О! Герта?

– Мама! – Я быстро кладу письмо и вскакиваю.

– Что ты здесь делаешь? Я увидела свет под дверью…

Мысли мечутся.

– Я искала… бабушкин адрес. Хочу ей написать. Я так редко делаю это в последнее время.

– Думаешь обмануть меня этим? – отвечает мама, вполне проснувшись. – Ты могла бы попросить ее адрес у меня. Что ты вынюхиваешь в отцовском кабинете?

– Ладно-ладно. Прости. Я хотела узнать, что скоро будет. Ты говорила, затевается что-то большое. Вот я и хотела выяснить. Конечно, я не должна была сюда приходить. Пожалуйста, не говори папе.

Мама делает шаг в комнату:

– Ты права. Тебе не надо было сюда приходить. Папа очень рассердится. Он хранит здесь важные конфиденциальные бумаги. Мне бы и в голову не пришло в них рыться. Как ты могла так поступить, Хетти?

– Прости. Я больше не буду, обещаю. – Щелкнув выключателем, выхожу из-за стола и иду к маме. – Пожалуйста, не сердись на меня за мое глупое любопытство.

– Я не могу сделать вид, будто ничего не случилось. – Мама стоит прямая, неуступчивая.

– Мне просто хотелось знать, что будет. Мама, пожалуйста…

– Иди к себе. И оставайся там до возвращения папы.

Она выпроваживает меня из кабинета.

– Мама, прошу тебя. Мне ведь уже шестнадцать лет. Я не ребенок! К тому же сегодня меня пригласила на ужин Эрна.

– Не отговаривайся! Никуда ты сегодня не пойдешь. Твой отец разберется с тобой, когда вернется. И даже не думай спорить со мной по этому поводу. – От гнева ее трясет, щеки запали, губы вытянулись в ниточку.

Красная от возмущения, я топаю по лестнице наверх и с грохотом захлопываю за собой дверь спальни. Как она смеет обращаться со мной, словно с ребенком! Как смеет превращать в пленницу в собственном доме.

Тяжело дыша, я смотрю сквозь полупрозрачную крону на угол Фрицшештрассе. К дому подходит при зрак Вальтера: руки в карманах штанишек, сумка через плечо. Сейчас выбежит Карл, и они вместе пойдут в школу. Подготовка к аресту… евреев из всех городских районов… Как же мы дожили до такого? Нет, нельзя просто сидеть и ждать, когда все случится. Надо его предупредить.

Распахнув окно, я встаю на подоконник. Дотянуться до вишни можно, но ее верхние ветки совсем тонкие и гнутся от малейшего нажатия. Значит, о том, чтобы они выдержали мой вес, не может быть и речи. Вскрикнув от злости, я захлопываю окно и мечусь по комнате, кулаками вытирая бесполезные слезы.

– Фройляйн Герта? – слышу я голос Берты и тихий стук в дверь. – Что-то случилось? – Она приоткрывает дверь. – Можно войти?

– О, Берта! – Я бросаюсь к двери и втягиваю кухарку внутрь. – Случилась ужасная вещь! – шепчу я и обнимаю ее так, словно это она – моя мать.

Берта испуганно застывает, прижав руки к бокам, но потом медленно и очень нежно кладет мне на спину сначала одну большую ладонь, потом другую и гладит меня по спине как маленькую девочку.