Сопротивляясь затягивающему азарту работы, он, жалеючи машину, все же не единожды за смену останавливал ее для осмотра. Он вообще всегда был аккуратен с ней, не допускал, чтобы трактор переходил из рук в руки: станет машина бесхозной — тут ей и конец. Он привык предупреждать ее недуги, убедившись в простой истине: долгая служба машины — долгая трудовая жизнь машиниста.

На исправном тракторе не надо изматывать себя, наверстывать потерянные гектары за счет сверхурочных часов.

Он не раз слышал: «У тракториста, как и заводского токаря, должен быть четко нормированный день. Вместо энтузиазма нужен строгий порядок…»

Кто же против порядка, против нормированного рабочего дня сельского механизатора? К этому стремятся и приближаются в колхозе. А пока не только две смены, но и одну как следует укомплектовать подчас не удается. Ну, а земля-то тут при чем? Ее ли винить, если ляжет под снег неухоженной?

У пахарей, как у рыбаков, в году своя путина. В эти дни они, как в штурмовом броске, работают в полный загруз, ибо дни этой поры год кормят.

И он пахал, пахал от зари до зари, видя в этом железную необходимость, зная, что через две-три недели поле отпустит его благодарно и снова у него пойдет нормированная рабочая жизнь.

«Давай, родной, давай! Не подведи…» — уговаривал он трактор.

Когда, наконец, в колхоз доставили новый двигатель, Лукерин отказался заменять своему трактору мотор.

— Спасибо, — сказал он. — Колхозу очень нужен этот мотор. Но устанавливать его сейчас — потерять время: сборка, обкатка… Нет, уж лучше полегоньку на своем допашу…

И допахал. Полторы тысячи гектаров добротной зяби черными полотнами легли за богатырским плугом Лукерина, не былинного, а взаправдашнего оратая, кавалера ордена Трудового Красного Знамени, коммуниста.

Победа!

Тут отдохнуть бы денек-другой, выспаться хорошенько, но услыхал Лукерин, что в соседнем колхозе из-за нехватки трактористов много зяби не поднято. «Забуксовал Хаеров…»

Поехал на выручку и пять дней пахал не свое, но и не чужое поле.

И вот он конечный итог: тысяча шестьсот пятнадцать гектаров! Рекордная цифра по области.

…Помню, я застал Николая как раз на том самом «финишном» поле, где он допахивал последнюю загонку. Он остановил трактор, слез на землю, поздоровался и молча кивнул на пашню. Потом продолжительно оглядел ее.

— Я же говорил, можно дать полторы тысячи, если взяться по-настоящему, вот так! — сказал он негромко и озорно тряхнул перед собой кулаком.

Мы стояли возле жаром дышащего, но умолкнувшего, точно задремавшего, трактора. В утреннем воздухе была дивная свежесть и тишина, а кругом голубела, раздвигалась и будто тихонько позванивала светлая и веселая даль просыпающейся земли.

Спустя полтора месяца, ноябрьским вечером, мы встретились с Лукериным в Оренбурге, в гостинице «Дом колхозника». Он приехал на областное совещание механизаторов.

— Спасибо за очерк. Верно все написано, — пожимая мне руку, поблагодарил Николай Михайлович и, улыбнувшись, добавил: — А вот рисунок к очерку сделан неправильно. Я же на К-700 пахал, а мне гусеничный трактор пририсовали. Жалко, что художник не побывал у нас в сентябре. Посмотрел бы…

Я пояснил Лукерину, что очерк проиллюстрирован в редакции газеты. Козелков тут ни при чем.

— Да я ничего… Все хорошо, спасибо. Только еще лучше у него получилось бы, побывай он на моем поле. А рисовать понаслышке — это что мне, например, пахать с завязанными глазами, да?

* * *

…Горек от пыли и старой осенней полыни воздух проселочной дороги. Взбиваемая сотнями колес, пыль не успевает оседать, влетает в кабину, назойливо лезет в глаза и ноздри.

На колдобинках большегрузный наш автомобиль, притормаживая, поскрипывает кузовом: под пологом — тонны отобранного зерна. Хлеб приятно везти даже по трудной дороге.

— Еще немного, еще чуть-чуть.

Последний бой, он трудный самый… —

густоватым баском негромко напевает шофер и в усталом, с хрипотцой, голосе его слышится предчувствие удачи, какая-то выстраданная уверенность в ней.

Впереди и позади нас — транспорты с зерном. Хлебный караван, извиваясь, тянется на сотни метров и хвост его теряется в сумеречном пространстве вечерней степи. Сумерки сгущаются, водители включают свет, и от этого света автомобильных и комбайновых фар кажется, что небо опять посветлело и ночь уж не придет.

С проселочной дороги нам не вдруг удается вырулить на асфальтированный большак: путь преградила проходящая в Оренбург автоколонна с хлебом. Ощупывая усиками света темноту, катили и катили мимо тяжелые грузовики.

Более сорока тысяч автомобилей везли по дорогам области последние миллионы пудов зерна нового урожая, на последние загонки выруливали жатки и комбайны — последние усилия воли и ума, сердец и рук сотен тысяч людей. Битва за хлеб, развернувшаяся на площади в пять миллионов гектаров, подходила к концу…

А я мысленно возвращался к ее началу, вспоминал будничные, но такие горячие, ударные, волнующие июльские и августовские дни и с чувством некоторого сожаления подумал вдруг о том, что в отрывном календаре почему-то лишь праздники помечены красным цветом. Оглянулся я назад — и снова увидел родные, загорелые, разгоряченные работой лица Михаила Павловича Карпушкина, Василия Емельяновича Елкимова, Александра Ивановича Овчинникова, Василия Макаровича Чердинцева, Николая Никаноровича Ильина, Николая Михайловича Лукерина… — комбайнера, художника, тракториста, председателя колхоза, пахаря — многих и многих бойцов за большой оренбургский хлеб. Вспомнились вереницы автомашин, взбитая за день горькая пыль на проселочных дорогах, блеск знойного солнца, вороха золотистого зерна на токах, утомленные голоса и глаза комбайнеров и водителей…

Вспоминая эти зримые черты гигантского конвейера красной страды, высокий накал человеческого труда, мне хотелось бы все дни оренбургской жатвы пометить на календаре красным цветом. Ибо это были главные дни года, радостные дни труда и предчувствия большой победы.

Ни одна область в России не вырастила и не сдала столько хлеба.

Если это зерно, по подсчетам выступившего в областной газете экономиста, погрузить в современные четырехосные вагоны, то хлебный эшелон вытянется от Оренбурга до Москвы — почти на полторы тысячи километров!

Так работают мои земляки-уральцы, творя своими руками светлые праздники жизни.

Праздник создается трудом. Праздник восходит с рабочих ладоней созидателей.

Примечания

1

Н. Н. Гусев. Лев Толстой — человек. — В сб.: Л. Толстой в воспоминаниях современников. М.: Худож. лит., 1978.