Он стоял в фуражке и накинутом на крупные плечи легком пиджачке, кратко и просто отвечал на вопросы и незаметно для всех краешком глаза поглядывал на часы. Секретарь обкома партии заметил его озабоченный взгляд и сказал:

— Не будем задерживать Николая Михайловича. Ему каждая минута дорога.

Лукерин торопливо и неловко пожал протянутые ему руки и, засыпаемый добрыми напутствиями, заспешил к трактору. Следом в кабину взобрался секретарь обкома.

— Разрешите? — попросился он.

— Пожалуйста. Места тут много… — ответил Лукерин, включая передачу.

Трактор ходко двинулся по стерне, потащилось за плугом облачко пыли, стеклянно блеснули на солнце пласты чернозема.

Лукерин смотрел вперед, в его загорелом и молодом лице, в серо-голубых глазах не было усталости и утомления напряженности — была привычная работа. И выполнял он ее как бы играючи, с веселым мастерством. И, то ли в знак благодарности, что секретарь обкома деликатно сократил затянувшееся интервью у борозды, то ли оттого, что беседа шла за работой, так сказать, по ходу дела, Лукерин был словоохотлив, откровенен.

— Спрашиваете, сколько я в прошлом сезоне вспахал? Тысячу тридцать гектаров. А в этом решил попробовать… просто испытать себя: сколько смогу напахать без простоев, если по-настоящему взяться, вот так! — Лукерин резким жестом собрал пальцы в кулак и тряхнул им.

— Ну все-таки, наверное, какой-то рубеж на примете держите? — поинтересовался секретарь обкома.

Лукерин пожал плечами:

— А у нас по области для К-700 какой лучший результат?

— Тысяча двести гектаров.

Еще помолчал Лукерин, подумал, будто примеривался, и спокойно сказал:

— Полторы тысячи дам.

Широко улыбнулся и повторил:

— Да-ам! — и в его голосе, в горячо блеснувших глазах было столько решимости, что секретарь обкома партии с легким сердцем расстался с трактористом: да, такой выдержит, не подведет, лишь бы железо не подвело.

И вот он снова один на один с полем.

Ах, если бы это было целевое степное поле! А то… Из 36 делянок, разбросанных меж балок и перелесков, соткана посевная площадь колхоза. Длина гона двести-триста метров. Не вдруг разбежишься.

А он и не помышлял пахать «на рысях». Разве когда-нибудь спешил он во вред делу, земле? Не было такого. А теперь и подавно нужно держать «марку», коль слово дал, перед товарищами-трактористами в областной газете с обращением выступил.

Его дерзко-удалая затея испытать себя (сколько смогу?!) еще вчера личная, почти тайная, теперь обрела точную определенность задачи, конкретную высоту рубежа. И эта ясность ответственности поднимала дух, одновременно озадачивая.

Учетчик Сорокин чаще других навещал его поле.

— Привет, Михалыч, — здоровался. — Сообщаю: пятьсот тридцать у тебя! — кричал Иван Федорович на минутку выглядывавшему из кабины Лукерину.

— А у Хаерова?

— Четыреста восемьдесят. На пятки тебе наступает.

«Это хорошо, — подумал Лукерин. — В споре работается веселей. Только с сильными и потягаться».

Лукерина не смущало, что тракторист соседнего колхоза Федор Хаеров, вызвавший его на соревнование, работал с напарником, а он один. Конечно, вдвоем сподручнее, да ведь что поделаешь — нету напарника.

В полдень к Лукерину заглянул парторг колхоза Иван Данилович Зяблов, худощавый, хлопотливый, весь в новостях.

— Как дела, Коля?

— Бегаем. Но коленвал смущает, боюсь, не выдержит. Шумок появился. Не аварийный, но все же…

— Досадно будет, если встанешь. На бюро райкома партии почин твой одобрили. Многие механизаторы на тебя сейчас прицел держат. Сегодня вот районную «молнию» выпустили. — Парторг развернул плакат, на котором красным по белому было напечатано, что молодой коммунист колхоза «Путь Ленина» Н. М. Лукерин на тракторе К-700 довел суточную выработку на вспашке зяби до 50 гектаров и тем самым доказал, что, не снижая качества, можно пахать втрое быстрее, чем установлено нормативом.

И повторил тепло, соучастливо:

— Смотри, Коля.

Парторг взял гаечный ключ, встал рядом, придерживая лемех, который менял тракторист.

— Спасибо. Я сам… Нам, Иван Данилыч, пора бы свою «летучку» в колхозе заиметь. Знаете, кто мне сегодня эти лемеха доставил? Попутный молоковоз. — И забравшись в кабину, тронул машину.

За годы службы на колесных и гусеничных тракторах Лукерин, слушая работу чугунных сердец, научился безошибочно определять их достоинства и пороки. И теперь слух не обманывал его: двигатель слегка «подпевал»…

Лукерин не винил руководителей. Еще зимой колхоз отправил заявление на запчасти, но задержались они где-то… На трактор свой он тоже не мог пожаловаться: четыре года пашет исправно. Прошлой осенью самолично сделал ему текущий ремонт, перебрал двигатель, расточил коленвал. И неплохо шло: осенью вспахал более тысячи гектаров, весной столько же прокультивировал. И теперь вот девятую сотню допахивает. И все на том же коленвале. Но вот тихонько застучал «старик»…

Что ж, железо тоже устает. При расточке вала Лукерин, пожалуй, раз сто ощупал, осмотрел его мускулистые колена из легированной стали и теперь, вслушиваясь в рабочую мелодию двигателя, снова мысленно оглядел его. Он знал характер своей машины и верил…

В стенах райкома партии, в редакции районной газеты, на планерках в председательском кабинете о Лукерине говорили кратко, зная о чем речь.

— Пашет?

— Пашет.

— Сколько?

— Тысяча двести гектаров…

— Молодец!

…Дождь принудил остановить трактор. Отцепив плуг, Николай под уклон зарулил в поселок. «Пока сыро, есть время в картер заглянуть… Как он там, коленвал?»

В семье отца встретили, как праздник. В дни пахоты он живет в бригаде. И потому редкий гость в собственном доме. Но благодаря жене, Нине Даниловне, тут все идет своим чередом.

Вечером пришли из школы Люба и Петя.

А малышка Иринка так бы и не слезала с отцовских рук…

Весь субботний день провозился у трактора, промок, назябся. И как радостно было услышать голос жены:

— Коля, Петя — в баню.

Даже заглянуть Пете страшно, куда вошел отец. В бане жарища, как в духовке. Слышны глухие удары, оханье. Пунцово-красный вышел Лукерин-старший в предбанник, сел на скамейку, тяжело дыша и улыбаясь.

— Ох и молодо на душе, Петь, как напашешься да напаришься!

К полудню разведрилось, и Лукерин выехал в поле. Однако вечером трактор стал. Оборвался привод вентилятора. Наладил это — лопнул скат.

— Ничего, не страшно, это мы быстро уладим. Это нам как дважды два… — говорил Лукерин от имени двух лиц, поручаясь за себя и за свою машину.

В поле приехали председатель и механик. Советовались, как устроить все лучшим образом. Были даже такие разговоры:

— А не взять ли на время новый К-700 у Ильи Федоровича? Все равно с прохладцей пашет.

— Ничего, свое поле мы сами допашем, — сказал Лукерин.

Теперь он забывал о себе, ухаживал за трактором еще с большим рвением и любовью, понимая, что успех дела — в этой