В августе ночи короткие и еще теплые, и мне показалось, что я только смежил глаза, а наш комроты уже начал побудку.

Забрезжил рассвет. Солдаты чистили оружие. Где-то в балке нашли ручей, попили водицы, пожевали все тех же галет и какого-то резинового немецкого хлеба в вощеной бумаге и опять начали воевать: и гибли товарищи, и в горле все пересыхало, и пылью забивало рот, уши, глаза, а надо было бежать вперед, спасаясь от огня пулеметов и автоматов, нырять в теплые вонючие воронки и хоть на метр, но продвигаться дальше, гнать с нашей земли врага, вызволять из неволи наших…

«Летний день как год», — говорят в народе. И нам он действительно казался годом. Столько происходило событий, столько приходилось видеть радостных слез жителей освобожденных деревень, слышать душераздирающие крики по убитым родным… И все это вытягивалось в одну какую-то бесконечную ленту, которая, как свиток, наматывалась вокруг тебя. Иногда уже казалось: нет в тебе ни физических, ни душевных сил, ты выжат, как лимон, и на дне твоего существа остается только муть апатии и безразличия ко всему, и хочется лишь одного — добежать, доползти вон до той тени от одинокого дерева или забиться в чащобу кустарника, где от немилосердного солнца прячется зверь, и заснуть. Заснуть мертвецки, чтобы забылось все, что ты видел и слышал за этот день-год, чем до краев забита твоя раскалывающаяся голова. Но пока ты живой, некуда свернуть, ты со всеми вместе с утра и до вечера, а завтра все начинается заново, и ты рад, что дожил до нового дня, что увидел солнце, а твои товарищи, с которыми ты вчера бежал в цепи, ел пресные галеты и говорил о жизни и смерти, уже никогда не увидят ни этого солнца, ни неба, ни той деревни, что горит там, на горизонте, и которую тебе предстоит сегодня освобождать.

Я не видел, как разрывом снаряда убило комроты, не хоронил своего второго номера Рахманкула. Мы вели огонь из нашего «дехтяря». Лежали в наспех отрытом окопе, и со стороны Рахманкула разорвалась мина. У меня вышибло из рук и отбросило в сторону пулемет. Я почему-то вскочил и бросился не к Рахманкулу, а к пулемету. Он был искорежен. А когда повернулся, то увидел своего второго номера, лежавшего ничком, лицом в землю. Затылка у него не было, там темнело месиво из волос, крови и земли…

Солдаты бежали к немецким окопам. Туда мы только что стреляли с Рахманкулом. Я не знал, что мне делать с разбитым пулеметом, страшился дотронуться до затихшего Рахманкула. Размахивая пистолетом, рядом пробежал лейтенант Михайлов. Он что-то кричал. На ходу повернулся ко мне. Лицо потное, злое, и я понял, что его команда «Вперед!» относится ко мне. Меня словно освободили от непомерной тяжести, ринулся за ним.

Потом сообразил, что надо выбросить разбитый пулемет, но руки не выпускали его. Стал глазами искать убитых. Слева от меня, метрах в тридцати, лежал солдат, рядом — винтовка. Я подбежал, положил около него свой разбитый пулемет. Помню, не бросил, а почему-то положил. Подобрал винтовку, с ремня убитого снял подсумок с патронами и побежал дальше.

Лейтенант уже был далеко впереди, но я видел его комсоставскую, с темным пятном на спине, гимнастерку, и почему-то хотел одного: чтобы он сейчас оглянулся…

И еще запомнилось мне тогда: когда поднял винтовку, меня пронизала радость. Какая же она легкая! Я, как пушинку, поднял ее над головою и прокричал бегущим рядом ребятам:

— Ну, берегитесь теперь, фрицы!

Тогда я не знал, что эта винтовка, которой я так по-мальчишески обрадовался, в самый критический момент жизни подведет меня.

Но это будет потом, а сейчас я бежал к окопам немцев, где уже шла рукопашная, и, припадая на колено, стрелял по выскакивающим из траншей врагам…

И опять был долгожданный вечер. Нас осталось совсем мало, просто единицы в каждой роте. И всех свели в одну роту, а командовать нами стал сам полковник Чурмаев, тот самый, которого так расхваливал в запасном полку майор-«покупатель». Куда он сгинул, тот бравый майор? Наверное, подался за новым пополнением, потому что теперь уже от полка осталась горстка измученных до крайнего предела людей. Но есть полковое знамя, жив наш командир, и, значит, существует боевая единица — 86-й гвардейский полк…

Я тогда впервые вблизи рассматривал нашего Чурмаева. Это был уже немолодой, но истинно военный человек. Про таких в армии говорят: военная косточка. Поджар, сух, но широк в груди и плечах. По годам ему, видно, за сорок, но выглядел он моложе, хотя бои и измотали его.

Помню, в этот же день остатки нашего полка отвели с передовой, чтобы мы хоть немного перевели дух. Расположились в километре-двух от линии фронта. Сидели в какой-то низине у дороги и ждали подводу с продуктами. Я лежал на траве рядом с ребятами, такими же потными, грязными, голодными, и перебирал в памяти эпизоды сегодняшнего дня…

И вдруг нас обстреляли. Полковник приказал покинуть низину и окопаться. Стреляли из ближайшего леска.

Я уже выкопал свой окоп и заметил: как только я поднимаюсь над ним, в меня стреляют. Вижу, бьет снайпер: уж очень кучно ложатся пули.

Метрах в двадцати ребята еще дорывали свои окопы, но там у них все спокойно, а за мною шла «охота». Я крикнул солдату, который был ближе всех ко мне:

— Николай, а ну посмотри в мою сторону. — И поднял над окопом свой вещмешок. И сразу пуля ударила перед бруствером и на меня сыпануло комьями земли.

— Будь осторожен, — предупредил меня Николай. — Снайпер пристрелял твой окоп.

Я лег на дно и больше не показывался: пусть снайпер забудет про меня. Но через какое-то время слышу, как мимо моего окопа пробежал солдат и вскрикнул. Я выглянул. Вижу, его срезал немец. Солдат лежит перед моим окопом, зовет на помощь. Я выскочил из своего укрытия и тут же почувствовал, как с головы слетела пилотка. Понял, что теперь стреляют по мне, да раздумывать некогда. Подхватил раненого и потащил его к лощине. Вдогонку нам свистят пули, но обошлось все удачно, мы скрылись в балке.

Там я осмотрел рану солдата: была повреждена нога ниже колена. Быстро разрезал ножом голенище, снял сапог и распорол залитую кровью штанину. Солдат стонал, никак не мог достать из нагрудного кармана перевязочный пакет. Я помог ему и перевязал ногу.

Рана сильно кровоточила, бинт быстро пропитывался кровью. Решил перетянуть ногу выше колена