Шрифт:
Закладка:
Кровь больше не стекала за ворот. Да и боли почти не было, только щиплет висок, как от свежей ссадины, да стоит какой-то звон в голове. Поднял с земли пулемет, пилотку и побрел к белым хатам и жидким садикам.
Там уже бой закончился. Деревня наша. Навстречу идет лейтенант Михайлов. Остановился, смотрит на мою голову.
— А почему в медсанбат не идешь?
— Да рана пустяковая, — отвечаю. — Стыдно с такой…
— Раз пустяковая, воюй.
Я побрел дальше.
Недолго воевал с этой повязкой. Как только рана подсохла, чтобы не маячить среди товарищей белой повязкой на голове, снял бинт. Однако в память о первой моей крови до сих пор возле левого уха прощупывается крохотный осколок металла… Видно, от разорвавшейся мины.
Бои на Курской дуге шли жестокие. Много позже я узнал, что тогда был окончательный перелом в войне. Немцы изо всех сил хотели устоять и повернуть нас вспять, как это было в сорок первом и сорок втором. А мы уже стали другие, у нас был опыт двухлетней войны, и не отдавали перехваченную у немцев инициативу.
Помнится мне то время, как один длинный грохочущий день, из которого память выбирает отдельные, яркими всполохами вспыхивающие эпизоды.
В одном ночном бою мы с Рахманкулом вдруг отбились от своих и, помню, изо всех сил кинулись догонять роту.
Нам казалось, что рота впереди, и мы в ночи устремились через поле. Неожиданно вышли к балке. На дне ее змеился какой-то запутанный клубок из горящих машин и кричащих людей. В темноте все это было страшным и непонятным зрелищем. Прямо на нас из балки какой-то переполошенный солдат выгонял грузовик. Солдат стоял одной ногой на подножке машины, а второй отчаянно нажимал на педаль и вертел рукой баранку. Он все время запрокидывал голову назад, смотрел в небо.
— Что случилось, товарищ? — закричал я ему.
— Уходите скорей отсюда! Тут такое сейчас творилось… Они сейчас опять прилетят.
Осмотрелись. Гула самолетов не было слышно, но шофер кричал нам:
— Сейчас возьмут бомбы и опять прилетят!
Мы недоуменно переглянулись. Обходить балку у нас времени не было.
— И так далеко потерялись от своих! — крикнул мне в ухо Рахманкул. — Будь что будет.
И мы кинулись через эту балку, мимо горящих машин и орущих людей.
На наше счастье, пророчество перепуганного шофера не сбылось. Самолеты не появились, и мы, проскочив овраг, устремились дальше.
Вскоре нам встретились лейтенант Михайлов и старшина. Мы обрадовались и бросились к ним, как к родным. Но оказалось, они тоже отбились от своих и ищут роту.
Вчетвером идти веселее, и у всех нас словно прибавилось сил. Шагали быстро. Михайлов торопил нас, и мы временами переходили на бег. Скоро вышли на проселочную дорогу. Уже светало. Настроение у всех поднялось. Мы с Рахманкулом оживленно рассказывали о той балке и налете самолетов. И вдруг лейтенант закричал:
— Ложись! — И сам повалился на землю.
Наша дорога шла через высокие хлеба. Падая, я заметил над нескошенной рожью башню немецкого танка. Сдернул с плеча пулемет, выбросил его перед собою, установил на ножках, но выстрелить не успел. В лицо ударили сухие комья земли. Очередь прошла рядом, но не задела ни меня, ни пулемет. Оторвал голову от земли и врезал в сторону стрелявшего танка длинную очередь. Потом еще и перебежал на новое место.
Танк, к нашему удивлению, не двинулся на нас, а свернул в сторону и скрылся во ржи. Мы быстро вскочили и зашагали дальше.
Вышли к опушке леса, и тут нас окликнули «пэтээровцы». Поднялся офицер, а рядом в окопе лежали четыре солдата с противотанковыми ружьями.
— Вы там «тигров» не видели? — крикнул офицер.
— Встретился один. Вон в той ржи, — ответил Михайлов. — Но наш пулеметчик его так напугал, что он сразу слинял.
— На него медвежья болезнь напала! — весело прокричал старшина.
Тогда на фронте у немцев только появились эти танки, и о них много говорили: «Тигры! Тигры!» Да и танковые бои самые сильные, как вы знаете, были здесь. Но мне их не пришлось видеть. Они проходили под Прохоровкой, а это было далеко в стороне от нас.
Распрощались с «пэтээровцами» и пошли дальше. И чуть не угодили в село, захваченное немцами. Выручил какой-то капитан. Кричит нам:
— Вы куда прете, славяне? К фрицам в лапы?
А потом рассказал, как нам искать нашу часть. Оказывается, ночью мы так далеко оторвались от своих, что пришлось несколько часов возвращаться в тыл.
4
Поздно вечером в этот день позвал меня ротный.
— Давай, Темин, умащивайся рядом, — предложил он мне и указал на свою расстеленную на земле плащ-палатку. У нашего командира был странный выговор, и мне казалось, что в разговоре он иногда употреблял не те слова. Тогда я запомнил это «умащивайся». И еще он говорил: «Слухай сюда». Позже мне доводилось слышать подобный выговор у одесситов. Но откуда был наш комроты, я не помню. И фамилию его сейчас уже забыл. Так он и остался в моей памяти — с этими чудны́ми словами.
Я присел. И мы долго говорили о событиях прошедшего дня, о потерях в роте и о том, что хорошо, если эта ночь пройдет спокойно, тогда наши ребята смогут отдохнуть и выспаться.
Я пожаловался, что моя комсомольская работа не клеится.
— И протокол того собрания я до сих пор не написал…
А комроты сказал:
— Напишешь, если живой будешь. А комсомольская твоя работа — вот. — Он показал на пулемет, который лежал рядом со мною. — Он должен без перебоев работать.
Потом комроты предложил мне закусить «чем фриц нам послал».
Ужина в этот вечер не было, как не было и обеда и завтрака. От комроты я узнал, что еще вчера разбомбило нашу кухню и убило повара.
— Видишь, и привозу сухого пайка не было… — сказал он.
Мы пожевали пресных немецких галет, съели какую-то рыбу из крохотной плоской консервной банки и, накрывшись его плащ-палаткой, опять негромко говорили. А когда я уже засыпал, комроты поднялся и пошел, видно, проверить посты.
Ночь прошла относительно спокойно. Где-то, конечно, стреляли, тишину вспарывали трассирующие очереди пулеметов, и ухали разрывы шальных мин. Немцы били из минометов
