Шрифт:
Закладка:
— Этот дядька ревел, когда уходил!
— Как ревел? — недопонял тот. — В том смысле что плакал?
— Ну да. Распустил нюни, глаза мокрые. Потому он со мной и столкнулся, что ничего не видел.
— Вот это другой коленкор! — делая вид, что Витёк ему очень помог, просиял Горчарук. — Мне, братец, с самого начала казалось, что не от зазнобы своей он послание получил.
Выпрямившись пружиной, он крутнулся вокруг вертикального поручня, держась за него, выглянул из автобуса, коротко свистнул и призывно взмахнул рукой. Тентованый «Бобик» моргнул фарами, тихо отпочковался от группы машин и направился к нашему борту. Пока он не затормозил, опер, прогнувшись, висел на подножке, по-мальчишески разминая затёкшую спину. Мы были ему больше не интересны. Хоть бы спасибо сказал, падла. Не мне, так Кириллычу.
— Гля чё, — обозначил губами Витёк, с опаской поглядывая на дверь, и вынул из-под полы кусок ДСП, идеально обрезаный с двух близлежащих торцов. Не очень большой, сантиметров пятнадцать на двадцать, с благородной красно-коричневой полировкой.
По нынешним временам заготовка смотрелась просто шикарно.
— В Пушкинку! — донеслось с улицы.
Взревел двигатель. Провернувшись, завизжали колёса.
Главный редактор тоже спустился на землю, выждал, покуда уляжется облачко пыли, и зашагал в сторону производственных помещений, брезгливо отряхивая правый рукав, не потерявшего лоск, пиджака.
Я проводил его взглядом, обернулся к Григорьеву. Осмелев, он вытащил из внутреннего кармана и присовокупил к «добыче» пару штампованных вешалок из красной пластмассы.
— Думаешь, стырил? — хрипло спросил он, чиркнув по мне снизу вверх настороженным взглядом. — Стыришь там! Бригадир подарил. Сказал, что промышленные отходы. Там, возле станка…
— Где наши? — перебил я его, изумляясь в душе Витькиной всепроникающей интуиции. Вот падла! Как все одно мысли читает!
— А хто зна! — откликнулся тот. — Наверное уже на концерте. Да ты не боись, столовая-то вон она где! Мимо нас не проскочат.
— Тебя сюда что, жрать привезли⁈ — внезапно психанул я. — Погнали, будем искать!
Нахлынуло вдруг, накатило: достал этот долбанный Гаргантюа, проще математике обучить, чем прокормить!
И что бы вы думали? — пошёл! Сунул пожитки в сумку поверх пирожков — как миленький, побежал!
Глава 9
Не так
С этой поездки, жизнь как Лаба в половодье попутала берега и покатилась по непроторённому руслу. Всё вроде как было: город, лица вокруг, даты на календаре. Но события плохо перекликались с тем, что хранилось в памяти. Даже Серёга приехал из санатория на неделю раньше чем в прошлый раз.
Впрочем, об этом потом. Тогда, в Краснодаре, мне было не до таких тонкостей. Душонка дрожала как заячий хвост.
Кто ж его знал, что взрослый мужик будет вести себя настолько неадекватно? — думал я, ковыряя в тарелке безвкусные рожки под кисловато-сладкой подливой. — Предупредили тебя, приоткрыли завесу над будущим. Делай вывод, вноси в свою жизнь коррективы. Ну, если никак без бухла, пей как матросы на судне загранзаплыва с цербером-помполитом: бутылку в сапог под портянку, стаканы в ящик стола, накатили по двести граммов — и в люлю. А он…
— Шихвоньеры здесь делают, бухветы. И это ещё… забыл, как оно называется… широкие тумбочки с полками наверху. Обрезков у станков остаётся вагон и маленькая тележка. Дядька сказал что на свалку вывозят, а зимой в котельной сжигают. Эх, кабы б это всё к нам в огород! Я бы вешалки делал и по рублю продавал. Законная вещь!
Витька вилок не признавал, но ложкой орудовал как загребной веслом и с ужином управился на раз-два. Врождённое чувство такта мешало ему раньше всех выйти из-за стола. Просто сидеть-молчать не позволял темперамент. Вот он и нашёл занятие по душе: сбивать меня с мысли своей маниловщиной. Ещё и наехал:
— Ты чё молчишь⁈
Я вспомнил, во что превращается такая «законная вещь» после первого же наводнения, когда вода больше суток простоит в доме и спросил с изрядной долей ехидцы:
— А дожди?
— Чё дожди⁈
Витька смотрел непонимающим взглядом, и я вспомнил, что в этом времени их улицу не затапливало, а если бы и затапливало, ни у кого в нашем городе ещё не было мебели из древесноволокнистой плиты.
— Чё дожди? — ещё раз спросил Витёк и победно закончил, — не боись, не раскиснут!
В отсутствии Льва Кассиля, литераторов на комбинате приняли сухо, то есть, совсем без спиртного. Даже столы не удосужились сдвинуть, чтоб незаметно достать своё. От принимающей стороны в столовой присутствовали директор с парторгом — люди занятые и замкнутые. Поэтому не было в мероприятии безудержной широты кубанского хлебосольства. А может, всё это мне показалось, легло на тревожное настроение? В этом огромном зале я чувствовал себя неуютно. Не спрятаться, не убежать.
За вычетом Витьки Григорьева, ужин сполна оценил разве что Марк Владимирович — улыбнулся тёткам-раздатчицам, отпустил комплимент шеф повару, возвратился с добавкой. Ну, он человек — перекати-поле: не в походе на боевом корабле, значит в творческой или рабочей командировке. Где повесил китель на спинку стула — там у него и дом.
Вот эта его способность — в условиях минимализма создавать для себя максимальный комфорт, удивила меня с первой встречи в далёком с любой стороны 1980-м году. Пара неочевидных штрихов, превратили стандартный гостиничный номер, чуть ли ни в филиал его московской квартиры. Не считая телевизора с холодильником (их редко кому удавалось выпросить у жлобской администрации), это халат тёмных тонов с золотыми разводами, домашние тапочки и будильник. Точно такой же, как тот, что в детстве поднимал меня в школу — «МЧЗ», с колокольчиком наверху. Мы пили холодную водку, он по-английски отсчитывал время: «clock… clock…»
Пили по классике на троих: Кабаков, редактор и я. Сначала, как водится, за знакомство. Потом за подборку стихов, записанную тем же утром в радиостудии. Потом уже за меня, чтоб скорей
