Все засмеялись, а мне почему-то вдруг стало страшно.

Вот это, Санёк, ты накосячил! — мелькнула запоздалая мысль. — А ну как загнётся любимый писатель? Разве такую альтернативу ты для страны хотел⁈ Дёрнул же тебя чёрт, не подумав, связаться с этим Евгением Титаренко!

Жизненный опыт подсказывал, что неприятности не только ещё не закончились, а ещё даже толком не начались. Хотелось убежать, спрятаться. Уютный салон автобуса напоминал железную клетку, в которой меня везут на заклание. Здесь царило хорошее настроение: последнее мероприятие — и домой. Нет, чтобы сразу, дался им этот мебельный комбинат! Не будет там праздника для работяг без Льва

Кассиля. Куклин, Кабаков, Агранович — кто их сейчас знает, кроме меня?

Ехали быстро. И не только держались «за тем вон ЛИАЗом», но иногда обгоняли его. Хоть бы пробка, или авария на дороге, чтобы выйти, уединиться, подумать. Да откуда бы им взяться, если на весь Краснодар 961 частный автомобиль, 90 автобусов и 30 такси?

Есть у дурных предчувствий способность материализоваться. Как только автобус, застящий нам круговой обзор, отвернул влево, стало заметно, как много людей в милицейской форме скопилось за раскрытыми настежь воротами комбината. Один из них выдвинулся вперёд, коротко чиркнул ладонями, рисуя в вечернем воздухе дорожную колею, и точное её направление.

— Товарищи! — негромко сказал, поднявшийся следом за ним, сотрудник в гражданской одежде. По рукам пошла фотография. — Пропал человек, писатель, Титаренко Евгений Максимович 1935-го года рождения. Выясняем обстоятельства случившегося. Все вы его хорошо видели, но кто-то из вас разговаривал с ним последним.

— Кажется я, — встревожено пискнула моя взрослая суть. — При мне он ушёл из зала и больше не возвращался.

Следователь вздрогнул. Наверное, выстрел из пистолета был его уху привычней, чем детский голосок за спиной. Но взял себя в руки, сориентировался:

— Кто старший?

— Клочко, — представился главный редактор, сказал своё имя и отчество, должность и цель пребывания в Краснодаре.

Тот в свою очередь назвался майором Гончаруком и спросил:

— Можно мне с ним побеседовать без протокола? Естественно, в вашем присутствии…

— Хоть с протоколом, — одобрил Иван Кириллович. — Саша мальчишка толковый, не по возрасту рассудительный. Если начнёт фантазировать, мы поправим. Помещение хоть и большое, а все там были недалеко.

— Что значит все? — следователь оторвался от кожаной папки, из которой доставал и раскладывал на коленях какие-то бланки. — Я разве не сказал, что остальные свободны?

— Павел Николаевич! — редактор нашёл глазами притихшего Гуржиана. — Ведите людей на экскурсию.

— А я⁈ — взвился Витёк. — Я видел последним этого самого дядьку! Он когда шёл, чуть меня с ног не сшиб!

— Будешь нужен, и тебя позовём, — успокоил его Гончарук.

Не такая уж и страшная штука этот допрос. Отвечай строго по существу и не пори отсебятину. Аура была у этого опера — язык не поворачивался что-либо утаить. К эпизоду с прочтением той самой

злополучной записки, он вывел меня кратчайшим путём — раз, два — и вилка! Начал издалека:

— Почему ты запомнил этого Титаренко так хорошо, что узнал его даже на фотографии? Может было в его поведении что-нибудь нестандартное, отличное от других?

— Было, — подумав, сказал я. — Евгений Максимович очень по-доброму отнёсся ко мне. Не то, что другие. Вышел из-за стола, с настройкой микрофона помог. Подмигнул, улыбнулся, по голове потрепал и сказал, чтобы не волновался, «здесь все свои».

— А другие?

— Мне показалось, что им было скучно. Надоело однообразие: сиди, слушай, вникай. Чем ближе к окончанию семинара, тем скука проявлялась сильней. А я выступал самым последним.

Почерк Гончарука был как у терапевта со стажем. Хрена чего разберёшь, сплошные каракули. Зато быстрый. Уповая память, он писал с сокращениями и часто отрывал от бумаги перо поршневой авторучки. Сейчас это была точка, а после неё вопрос, казалось бы ни о чём:

— Как долго ты находился на сцене?

— Должен был полторы минуты, а вышло не меньше пяти.

— Не ме-е-еньше, — оперуполномоченный закрепил этот факт на бумаге, цифру 5 подчеркнул. — Значит, ты утверждаешь, что у товарища Титаренко было хорошее настроение, а через пять минут оно почему-то испортилось. Он с кем-нибудь разговаривал, перед тем как уйти?

Вот и скажи теперь, что ты ничего не видел, что ты ничего не знаешь!

— Наоборот, — скрепя сердце, произнёс я, — Отстранился от всех, потому что записку читал. А потом его как будто бы плёткой ударили по спине. Так лицо изменилось. Поднялся со стула, и вон!

Кустистые брови над опущенным взором Гончарука дёрнулись ввысь. Последнюю фразу он записал без сокращений. Сказал, будто поставил точку:

— Будем искать.

И ведь найдёт, падла! — тревожился я, прописывая фамилию в конце каждой страницы. — Сам не найдёт, так родственник Миша передаст куда надо. Он пока хоть и невелика шишка — возглавляет Ставропольский горком, но в Комитете Госбезопасности уже почти свой. Андропов с еврейским упорством продвигает своего протеже к верху иерархической лестницы. Если б не Семичастный, давно бы назначил первым своим заместителем.

То, что беглый писатель едет сейчас к сестре, чтоб показать ей моё письмо и попросить защиты от злобного зятя, я был абсолютно уверен. Куда он в ином случае мог подеваться? Не повесился же?

В пределах прямой видимости появился Витёк. Заходил, сужая круги нервною змейкой. Несколько раз порывался войти, но что-то его останавливало. Руками совсем не размахивал. Они у него были в карманах, придерживали что-то квадратное под полой пиджака.

Нарвавшись на мой заинтересованный взгляд, мотанул снизу вверх головой, приподняв брови по максимуму: как, мол, там обстановка?

Опер его узнал:

— А-а, главный свидетель! Что ты, как неродной? — проходи.

Своими чуткими сенсорами Витёк уловил легкий налёт иронии, взрослую снисходительность и скрытый сарказм. Это его задело, не то