Красный отблеск за горами,

Красной сделалась река,

Будто сабельные шрамы

На щеке у казака.

Вечереет. Пыль по спицы.

Чуть поскрипывает ось —

От станицы до станицы

Тихо движется обоз.

Ночь. Костер. Нехитрый ужин.

Конь храпит и путы рвет.

То ли шмель мохнатый кружит?

То ли пуля жалит влет?

Снова в путь. Погасло пламя.

Колея лежит в стерне…

В клетках мозга бьется память

О казачьей старине.

Маринист Кабаков поднял чёрную бровь, она у него в пол лица, и ничего не сказал. Тем и закончилось это «приветствие пионеров».

Лев Абрамович, правда, фамилию-имя в блокнотик свой записал. Мол, «будешь поступать в литинститут, напомни, моё слово там не последнее». А что толку? Годика через три не станет Кассиля — от инфаркта книгами не отпишешься…

Вернулся я на своё место. Витёк и давай об меня свой локоть полировать:

— Законно Санёк! Ты, прям, как настоящий!

Иван Кириллович морщится:

— Зря ты про казаков. Нашёл время! Другому бы это с рук не сошло!

А Кронид Александрович:

— Так их! Пусть слушают!

Поладили они с главным редактором, пока я в отлучке был.

Вопросы из зала были заданы мэтрам сельскими лириками. Но касались они, как ни странно, дел меркантильных. Как поступить в литинститут, или издать сборник. Были и совсем неожиданные: где найти хорошего композитора, «который напишет музыку к песне и не испортит стихи». Кто-то даже спросил, какая у поэтов получка.

Вот тебе и взрослые люди! Мне, пацану, ясно как божий день: стихами на хлеб не заработаешь. Особенно в сельской местности. Не будут же тебя каждый день в краевых газетах печатать? Раз в месяц — это уже за счастье. Поэзия хорошо, а профессия лучше. Хотите пример? Да вот они все, в президиуме сидят.

Марк Кабаков — офицер ВМФ, служит на Северном флоте.

Лев Кассиль — председатель комиссии по детской литературе при Союзе писателей, ведёт семинары в лит. институте.

Евгений Агранович здесь оказался случайно, приглашён, так сказать, для количества. Он сам по себе. Пишет исключительно для души и не лезет в профессиональные литераторы. Занял свою нишу на киностудии имени Горького. Переводит на русский иностранные фильмы, сочиняет сценарии мультиков. Его, по большому счёту, не знает никто. Спроси сейчас у любого, сидящего в зале, кто такой Агранович? — никто не ответит. А напой ему «Пыль», «Любку», «Солдата из Алабамы», или ту же «Одессу-маму» — подхватит на раз. В общем, Евгений Данилович — это такой неизвестный автор самых известных песен.

Ну и, собственно, Лев Куклин. В большей степени исключение, чем правило. Если сказать непредвзято, труженик, эрудит, Первые десять лет отработал геологом. С тех пор «чемоданная жизнь» для него в привычку. Профессиональный командировочный. Где можно срубить копейку — там он. Берётся за всё, печатается везде, куда б ни приехал: проза, поэзия, критика, сценарии к фильмам, оперные либретто. Но для того, чтобы зарабатывать столько же, нужно быть Львом Куклиным.

А Титаренко… что Титаренко? Потенциал огромен, реализация пять процентов. Если б его так топорно не опекали, не втискивали в жёсткие рамки человека семьи, перебесился бы, взялся за ум. Пил-то он не больше других. Глядишь, и случился бы в СССР ещё один мощный писатель…

А сборник издать долгая песня: семьсот поэтических строк! Где их столько набрать, если стихи не пишутся, а сами приходят, когда захотят.

С другой стороны хорошо, что вопросов серьёзных не слышно. Быстрей семинар закончится. Гайну я отсюда домой — и шукайте с ментами. Разбирайтесь как можете, кто письмо подмётное написал.

Везёт мне сегодня. Крепко везёт. Вон, Марк Владимирович, хотел утопить, да нарвался на домашнюю заготовку. Настолько коварна эта любовь, что рифму к ней фигу с дрыгой придумаешь. А я как-то взял, да поставил перед собой задачу: разбиться, но отыскать…

И тут произошло неожиданное. Не успел я, как следует, себя похвалить, распорядитель откашлялся в микрофон и произнёс:

— Товарищи участники семинара! По плану мероприятий, дальше у нас экскурсия на мебельный комбинат, короткая встреча с коллективом коммунистического труда и ужин в рабочей столовой. Автобусы подождут, дайте сначала выйти гостям…

Фразу насчёт автобусов он произнёс под грохот отодвигаемых стульев. Лирики встали как школьники перед уроком и, выждав момент, ринулись вон.

Вот тебе бабушка и юркнула в дверь! Как по мне, так ну б его на фиг, чуть что, есть ещё пирожки. А Витёк воспарял духом. Иван Кириллович тоже заметно повеселел: командировочные, етить его в кочерыжку!

На улице люди разбивались на группы, и стало казаться, что их не так уж и много. От здания библиотеки на улицу Красную один за другим выруливали автобусы. Все они были при надписях «Вахта», или «Служебный». Только на нашем ПАЗике красовалась табличка «Пресса». Прохожие подходили к Василию Кузьмичу, спрашивали:

— Правда ли, что приехал сам Лев Кассиль?

Достали его так, что взмолился:

— Хорош уже гаить, дым из ушей скоро пойдёт!

Только расселись по креслам, «Сам Лев Абрамович» откуда-то нарисовался. И в окно:

— Вы Женю Титаренко не видели?

— А кто это? — спросил Киричек.

Хорошо хоть, на улице его не расслышали.

В знак уважения, водитель заглушил двигатель. Иван Беляков (до сих пор не пойму, почему это он у нас старший?) снизошёл со ступенек. Говорили они минуты, наверное, три. Один успокаивал, другого, как мне показалось, всё ещё крепко трясло. Жесты поэта были округлыми, медленными. Писатель, наоборот, прочёркивал воздух стремительными движениями. Потом он неожиданно сник, покачнулся и отошёл к ближайшей стене, на ходу ослабляя галстук и похлопывая себя по карманам безупречно сшитого пиджака.

Иван обернулся, сделал рукой отмашку. Для верности крикнул:

— Без меня! Держитесь за тем вон, автобусом!

— Погнали! —