Наступила тишина, в которой слышалось только еще не умолкшее эхо. Никому, видимо, не хотелось нарушать молчания. Все сидели совсем тихо, только Лиминг скрипел зубами. Но Лиминг был из тех, кто быстро падает духом.

– О боже, – стонал он, – о Христос, помоги мне!

И Боксер заплакал. Суровый, грубый малый был Боксер Лиминг, но иногда в нем проглядывала какая-то слабость души. Он сидел, опустив голову на руки, и трясся от рыданий; жутко было слышать, как он мучается. У всех нервы к этому времени уже успели развинтиться, всем было трудно сохранять мужество на пустой желудок. У них не было больше ни пищи, ни воды, только тоненькая струйка сочилась медленно с потолка. Казалось странным, что, бежав от ужасающего водяного потока, они теперь имели так мало воды – только-только чтобы утолить жажду, на каждого по глотку солоноватой жидкости, смешанной с угольной пылью.

Время шло, и некоторые начали ощущать голод. Больше всего хотелось есть Пату Риди, самому молодому из них. У Роберта в кармане остались три леденца от кашля. Он сунул Пату один, потом другой. Сколько же времени прошло между первым леденцом и вторым?.. Пять минут или пять дней?.. Одному Богу это было известно.

Съев второй, Пат прошептал:

– Как вкусно, дядя Роберт!

Роберт улыбнулся. Он хотел было отдать Пату третью конфету, но неожиданно мысль, что это – последняя, удержала его. «Я приберегу ее для него», – подумал он.

То же стремление сохранить что-нибудь про запас побудило Роберта припрятать последнюю свечку, хотя вначале темнота была не приятна, а мучительна, страшно мучительна после желтого огонька свечи, вокруг которого они сидели кружком, как вокруг крошечного лагерного костра.

В темноте было гораздо труднее следить за временем. У одного только Роберта имелись часы, но и те остановились, когда он упал в воду в «Куполе». Особенно волновался по этому поводу Гюи. Гюи всегда был молчалив, а теперь молчаливее, чем когда-либо. С тех пор как они дошли до отвала, Гюи вряд ли промолвил хоть одно слово. Он сидел подле отца и, сдвинув брови, размышлял о чем-то. Все его тело напрягалось от какого-то тайного беспокойства. Наконец он спросил вполголоса:

– Папа! Сколько времени мы уже здесь?

Роберт отвечал:

– Не могу тебе сказать, Гюи.

– Ну, папа, как ты думаешь?

– Да, пожалуй, дня два… или, может быть, три…

– Значит, сейчас какой день, папа?

– Не знаю, мальчик… должно быть, среда.

– Среда… – Гюи вздохнул и снова прислонился онемевшей спиной к стене. Если сегодня только среда, то это не так уж плохо: значит, остается еще целых три дня до матча, в котором он должен участвовать. Ему нужно выбраться из этой ямы к субботе, нужно, непременно нужно! И в внезапном приступе страха и тоски Гюи схватил камень и начал колотить по стене: та-та… та-та… та-та-та-та!

После того как он перестал стучать, долго стояла тишина. И тогда-то именно Нед Софтли, вздумав передвинуться на другое место, протянул руку и наткнулся на лицо Гарри Брэйса. Сначала он подумал, что Гарри уснул. Он снова осторожно дотронулся до него, и пальцы его попали прямо в холодный открытый рот мертвого Гарри.

Роберт зажег свечу. Да, Гарри Брэйс был мертв. Бедный Гарри, так и не пришлось ему подарить своей «хозяйке» бандаж, который он все обещал ей. Роберт и Лиминг подняли его. Он был такой тяжелый. Или им казалось это оттого, что они ослабли? Гарри отнесли подальше на дорогу, на тридцать ярдов ниже. Его уложили на спину, Роберт сложил ему руки крестом и закрыл Гарри глаза.

Скорбящий спал, уснув в первый раз за три дня, и громко храпел во сне. Роберт не стал его будить. Он прочитал над Гарри «Отче наш», затем он и Лиминг вернулись к остальным.

– Пускай свеча выгорит еще на один дюйм, ребята, – сказал Роберт. – Все будет немного веселее.

Пат снова тихонько всхлипывал. Во второй раз увидел он смерть, и не очень-то это ему понравилось.

– Ты бы немного размял ноги, – сказал ему Роберт; он обнял рукой трясшиеся от рыданий плечи Пата. – Пора дать тебе какую-нибудь работу. Не хочешь ли не в очередь постучать?

Пат покачал головой.

– Я хочу написать маме, – сказал он, давая волю своему горю.

– Отлично, – согласился Роберт. – Ты напишешь маме. Карандаш у меня есть. А у кого найдется клочок бумаги?

У Неда Софтли оказалась записная книжка, в которой он отмечал число сданных вагонеток. Он передал ее Роберту. Тот вырвал узкий двойной листок, положил его на книжку и вместе с карандашом вручил Пату.

Пат с благодарностью жадно схватил бумагу, книжку и карандаш. Он повеселел, тотчас же принялся за письмо и вывел круглыми большими буквами: «Дорогая моя мама…» Остановился и, склонив голову набок, перечел написанное: «Дорогая моя мама…» Снова взялся за карандаш и снова остановился. «Дорогая моя мама», – перечел он в третий раз и расплакался уже не на шутку. Плакал горько. Пату было только пятнадцать лет.

К тому времени, как Пат немного успокоился, свеча уже выгорела на дюйм. Роберт отнял у Пата записную книжку, карандаш и листок с начатым письмом и положил все это в карман, затем потушил свечу. Левой рукой он обнял Пата Риди, как бы защищая его. Пат так в этой позе и уснул.

Роберт и сам задремал. Время шло. Он проснулся среди тишины и полного мрака и закашлялся. Кашлял долго, своим привычным глухим кашлем, с которым он словно сроднился. Мокрая одежда высыхала на нем, – это было ему вредно. Он подумал: «Не миновать мне опять плеврита, когда мы выберемся отсюда». Потом, с внезапно похолодевшим сердцем, добавил мысленно: «Если выберемся».

Прошло еще некоторое время. Те, что идут на помощь, уже должны быть близко, они, несомненно, уже где-то очень близко!

– Папа! – Это опять Гюи. – Какой сегодня день, папа?

– Не могу тебе сказать, Гюи, голубчик. – Роберт старался говорить спокойно и вразумительно.

– Ну, папа… который же день мы здесь?

– Не знаю, Гюи, не знаю, мальчик.

Роберт все пытался говорить внушительно, но голос его звучал вяло, утомленно.

– Ох, папа… какой может быть сегодня день? Ты ведь знаешь… скоро матч, папа, матч объединенной команды… Мне надо быть там в субботу… мне надо… надо, папа!

Тихий голос Гюи зазвучал пронзительно, истерически. Он в темноте качался взад и вперед. Ему надо выбраться отсюда к субботе, надо… надо выйти не позже субботы!..

А был уже вечер воскресенья.

Проснулся Лиминг. Все теперь дремали: должно быть, сюда начинал проникать рудничный газ. Или это