печальными. Но Софья куталась в своём замечательном возке в песцовое одеяло и не теряла хорошего настроения: ей нравилось, как принимали её везде в пути, сколько внимания оказывали, как беспрекословно исполнялось любое её желание, с удовольствием замечала она, что пополняется серебром и дорогими подарками её шкатулка. Ей было приятно ощущать себя государыней и великой княгиней. Она вполне уже утвердилась в новой своей роли, с каждым днём крепла в ней уверенность в себе, в своей значимости, а вместе с тем и всё сановитее становились её манеры, речь, осанка.

Наблюдавший за Софьей сват Фрязин думал про себя: «Что значит — порода! Какой увидел её впервые? Робкой, неуверенной в себе, скромно одетой, она готова была в рот смотреть и даже заискивала. А чуть условия подходящие появились — и расцвела, словно роза, и плечи расправились, и голова оказалась гордо посаженной, и взгляд окреп, и голос, хоть и остался тихим, но сделался властным и решительным. По-русски заговорила — будто всю жизнь этому училась. А уж про манеры и напоминать нечего: руку протянет — прямо тебе царица урождённая. Хотя, что уж говорить, так оно и есть на самом деле. Ведь детство с отцом-матерью провела, лучшими учителями обучалась, а то, что в детстве получено, — это на всю жизнь! Только очень уж быстро она унижение-то своё забыла!»

Несколько раз пытался было Фрязин по пути заговорить с ней, как прежде в Риме, запросто, на её родном языке, посетовать на очередные выходки Татищева или ещё кого из русичей, да натыкался на такой холодный и высокомерный взгляд, что отбил себе всякую охоту к ней соваться. Хотя заметил, что как раз, напротив, к послу Матвею Татищеву она стала относиться мягче и доверительнее, да и в нём прибавилось к ней почтения. Словом, чувствовал сват, что совсем теряет всякую власть над царевной.

«А ведь если бы не я, — думал он обиженно, — не видать бы ей никакого трона московского, так и сидела бы в Риме в старых девах, в нищете! Иль в монастырь отправилась! Это я там юлил да врал, золотые горы папе обещал, чтобы отпустили её в Москву с почестями». Конечно, даже перед собой лукавил Джьан Баттиста делла Вольпе: не о Софье лишь думал он, когда прикидывался в Москве православным, а в Риме католиком, когда сулил папе, что Софья с помощью умного и твёрдого наставника-кардинала, оказавшись на великокняжеском московском троне, запросто сможет всю Русию к его папским стопам преклонить. И там, и тут, и в Риме, и на Руси пожинал он свои скромные плоды в виде почёта, денег и прочих даров. «Да ладно, — думал сват, — я ещё припомню ей при случае о своих заслугах!»

Софья тем временем продолжала в пути заниматься русским языком, и теперь у неё появилась ещё одна учительница — Марфа Шуйская. Она, правда, не знала так хорошо книжной премудрости, как Фёдор, но так старалась услужить и понравиться, была столь чистой, искренней и доброй, что у Софьи от одного её вида поднималось настроение.

— Ты меня поправляй, когда я говорю неправильно, не стыдись, — одобряла она девушку, но та краснела и всё-таки не решалась делать замечания своей государыне, однако охотно объясняла ей значение тех или иных незнакомых слов, встречавшихся при чтении или разговоре.

Книг же теперь у Софьи имелось в избытке. Как только в любом попутном городе или монастыре узнавали, что царевна хочет получше познакомиться с русской литературой и историей, сама читает русские тексты, ей тут же несли в дар самое лучшее, что могли, говоря, что себе перепишут ещё. Так у неё оказались «Киево-Печорский патерик», «Поучение Владимира Мономаха», «Моление Даниила Заточника», «Житие Сергия Радонежского» и ещё несколько рукописных книг в прекрасных переплётах, которые она не спеша читала в свободное время.

Наконец, 11 ноября 1472 года приблизилась она к заветной цели своего путешествия. До Москвы оставалось лишь несколько часов езды. На последнюю ночёвку поезд с царевной остановился у реки Ходынки возле Всехсвятского монастыря. Здесь ей предстояло с утра пораньше привести себя в порядок и во всём блеске явиться пред великокняжеским двором и пред очами самого государя. Царевна знала уже, что их свадьба, согласно договорённости в Риме, назначена прямо на день прибытия во дворец великокняжеский, и волнение её достигло своего предела.

В монастыре приняли её, как везде на Руси, радушно и почтительно, отслужили в её честь молебен, проводили в лучшие монастырские покои в настоятельских палатах. Приготовили хорошую баню, прекрасную удобную постель. Но ей в эту последнюю ночь её девичества не спалось. С ужасом думала царевна, что случится, если она не понравится жениху. Что, если он отложит свадьбу? Наблюдения подсказывали ей, что будущий её супруг пользуется в своей стране великой властью и если захочет чего — никто не станет ему перечить. Возьмёт и отправит её в монастырь. И кто заступится за неё? Брат? Кто его тут станет слушать? Никто! Так же как и кардинала Бонумбре, к которому все относятся с подозрением и открытой враждебностью.

Она ворочалась с боку на бок, убеждала себя, что надо выспаться, чтобы хорошо выглядеть и понравиться Иоанну, но сон не шёл, и страхи не оставляли её. Теперь она прекрасно понимала: ей есть что терять. Софье показалось, что она только задремала, как раздался стук в дверь, и в опочивальню тихо вошла Елена, самый близкий ей человек. За окнами лишь начинало светать.

— Ты хотела встать пораньше сегодня, — нерешительно произнесла она, — уже давно служба началась, а ты всё спишь...

— И колокола звонили? — удивилась Софья.

— Звонили, — подтвердила боярыня.

— О Господи! — выдохнула Софья, — а мне казалось, что я совсем не спала...

Она подхватилась с постели, и всё вокруг закрутилось, завертелось. Начались самые ответственные в её жизни сборы. Девушки зажгли большие свечи, вновь обмыли её, старательно натёрли благовониями, уложили красивыми локонами её волосы, отступив от местной традиции, искусно подбелили и подкрасили лицо, стремясь зрительно уменьшить её великоватый нос, подчеркнув огромные прекрасные глаза. Она смотрела на себя в небольшое зеркало, которое везла себе в приданое и, несмотря на бессонную ночь, осталась довольна своим видом. Каждую минуту, каждое мгновение помнила Софья: сегодня, возможно, через несколько часов, предстоит её решающая встреча с женихом. Может быть, от этой встречи зависит, понравится ли она ему, полюбится ли. О себе, о своих чувствах она не думала. Её неизбалованное сердце