Её обычно решительная натура трепетала от страха и волнения.

После непродолжительной службы в храме, завтрака и благословения гости начали рассаживаться по своим местам. На этот раз кардинал Бонумбре особенно старательно устанавливал большое литое распятие вместе с древком на передней телеге, которая обычно возглавляла весь поезд. Несмотря на косые взгляды, игнорируя намёки и даже насмешки, он всё-таки не отказался от возложенной на него самим папой римским Сикстом IV миссии — стать новым крестителем Руси, склонить её к объединению с западной Церковью, к подчинению Ватикану. Оттого он со всей тщательностью подготовился к последнему и важнейшему, по его разумению, бою, ибо знал, что вступает в древнейший оплот православия, в резиденцию русского митрополита.

Бонумбре ещё раз напоследок указал своему помощнику, как держать себя и крест при въезде в город, а сам отправился к возку Софьи и настоял, чтобы она посадила его рядом с собой. Он хотел дать ей в пути последние наставления, а потом вывести её к русскому государю и передать по-отечески из рук в руки, благословить на брак.

Они оказались в устланном мехами уютном возке втроём — с ними находилась Елена Траханиот. Но слушать его Софья не пожелала. Когда поезд тронулся, она подложила под голову маленькую подушечку, поудобнее укуталась песцовым одеялом и сделала вид, что спит. Кардинал с сумрачным лицом смотрел на хмурое небо, с которого медленно спускались на подмерзшую землю снежинки.

Тем временем Москва готовилась к приёму высоких гостей. По условиям договора с папой, повторная свадьба должна была состояться сразу же в день прибытия Софьи в Москву, и Иоанн не собирался отступать от него. Над великокняжеским дворцом витали одурманивающие запахи готовящихся к свадебному столу блюд: коптящихся кур, птицы и рыбы, мяса, варились и застывали холодцы и заливные, сытился мёд, доставали из погребов и свозили к дворцовой Брусяной избе с самым большим помещением-трапезной бочки и бочонки с винами и старыми выдержанными медами.

Иоанн тоже по-своему волновался в ожидании невесты. Гонцы постоянно докладывали ему обо всех передвижениях и поступках невесты, описывали её внешний вид, наряды, поведение, и пока что он был всем доволен. Конечно, и он волновался, понравится ли ей. Ибо сколько бы добра и богатства не имел мужчина за душой, сколько бы людей не трепетали пред его властью и силой, перед собственной супругой он в конце концов оказывается нагим, таким, каким создала его природа. В этом виде она и принимает его окончательно в своё сердце. Или отвергает. И тут уж ничто, кроме него самого, ему не поможет. Примет ли гречанка его? Оценит ли? Полюбит?

В это решающее для личной жизни Иоанна утро он так же, как и она, спал плохо. Однако проснулся, как обычно, вовремя. Самостоятельно, без помощи слуг, умылся, оделся, причесал свою подстриженную накануне перед помывкой в бане голову, подравнял аккуратную тёмно-русую бородку. Оглядел себя в отражении стекла на поставце, ничего толком не разглядел и поспешил в домовой Благовещенский храм на службу. Помолившись, вернулся к себе во дворец, позавтракал, отдал кое-какие распоряжения по хозяйству и прошёл в кабинет, где его уже ждал первый гонец, который доложил, что процессия с невестой готова была выехать из Всехсвятского монастыря с минуты на минуту и теперь, наверное, уже в пути. Не успел он откланяться, как дверь распахнулась, и в неё без приглашения, без обычной чинности и благословения стремительно вошёл митрополит Филипп. Скуфейка его сбилась набок, крест тоже сместился в сторону. Лицо его, обычно сдержанное и бесстрастное, на сей раз было взволнованным, и говорил он не обычным своим тихим, умиротворяющим голосом, а каким-то непривычным, тревожным.

Следом за владыкой осторожно входили некоторые из ближних великокняжеских бояр: герой Шелоньской битвы князь Фёдор Давыдович Палицкий, князь Иван Юрьевич Патрикеев и некоторые другие.

— Сын мой, это что же на земле нашей творится, а? — строго спросил митрополит, обращаясь к Иоанну. И, не дожидаясь ответа от удивлённого хозяина кабинета, продолжил: — Испокон веку такого у нас не было, чтобы латинскую веру более православной греческой почитали. Разве можно допускать такое, народ смущать? За все времена один Исидорка-изменник на такое решился, да и тот погиб! — причитал владыка.

— Да о чём ты, богомолец мой? — Иоанн всё ещё не понимал, о чём ведёт речь владыка. — Ты не о том ли кардинале сетуешь, что с царевной едет?

— Так он же не просто едет! Монах только что из Всехсвятского прискакал! Ты знаешь, что этот ваш легат сотворил? Впереди всей процессии движется телега с огромным крыжем латинским — за версту его видать! Зачем он этот крест перед будущей государыней русской, перед супругой твоей, выставил? Зачем народ русский смущает? Иль мы, может, в латинство уже решили отдаться? И забудем веру своих предков, которая нас оберегает и умножает?

— Да знаю я о том легате, давно за ним наблюдаю. Мне докладывают, что не очень-то царевна его слушает, к нашим иконам заставляет прикладываться! И сама с почтением глубоким во всех храмах наших молится... — рассуждал, стараясь быть спокойным, великий князь. — А крест этот, судя по всему, неспроста установлен, видно, Ивашка Фрязин много чего в Риме-то наобещал, потому мы обязаны с уважением к вере их относиться. Ну не начинать же встречу гостей со скандала...

— Ты вот хвалишь невесту-то, — продолжал сердиться митрополит, — а почему она не одёрнет его, не заставит крест этот убрать, если она православию верность хранила?

— Так она, наверное, не понимает, что это нашему митрополиту не нравится! — попробовал шуткой успокоить старца Иоанн.

Да не тут-то было. Тот распалился ещё сильнее.

— Да сам ты, великий князь, подумай, что люди-то скажут, когда зрелище сие узрят? Скажут, что жену ты себе латинянку выбрал, и что для неё та вера главнее всего, коли крыж впереди себя нести приказала. А народу-то толпы собрались, всем поглазеть на невесту твою хочется. Узрят сие и спросят: «Почто ты, государь наш Иоанн Васильевич, Новгородскую землю воевал-губил за латинство, если сам же ему поклоняешься, веру русскую православную предаёшь?»

— Слышал я всё это уже от тебя, владыка, да сам-то ты, что посоветуешь сделать? Они ведь уже выехали из Всехсвятского, не успеешь оглянуться, к посаду нашему подъедут.

— А вот что! Посылай-ка