Шрифт:
Закладка:
Подавая то или иное одеяние, Марфа произносила, как оно называется, и Софья старательно повторяла за ней: сорочка, летник, опашень, ожерелье, запястье, сапоги... Секунду царевна колебалась, надеть ли ей новые серьги с красными рубинами или оставить свои старые, фамильные, но дарёные столь гармонировали со всем остальным нарядом, что она решительно вытащила из ушей свои, заветные, оставшиеся от матери. Бережно уложила их в отдельную шкатулку с другими своими старыми и достаточно скромными украшениями и деньгами. Потом взяла в руки золочёный пояс, соображая, что он, кажется, совсем некстати сверху, но Марфа вежливо забрала его, откинула в сторону полу застегивающегося лишь сверху опашеня и обхватила им талию царевны на нижнем платье, застегнув замок. Так было действительно красиво. При малейшем движении опашень приоткрывался и оттуда во всей красе виднелся летник вместе с поясом. Наряд был поистине царским, к тому же весьма просторным и удобным.
Когда Софья, прихватив с собой и шубу, с которой никак не хотела расставаться, появилась на палубе, все присутствующие там онемели от изумления. Послеобеденный отдых как раз завершился, и люди собрались наверху. Греки, понятно, не ожидали столь быстрого преображения царевны. Русские же, хоть и знали, что великий князь прислал для неё наряды, не думали, что она так быстро и по собственной воле облачится в них. Шуйский как раз совещался с казначеем Татищевым и послом Фёдором Спенком, как бы без обиды принудить царевну к переодеванию, чтобы уже в Скертове не смущать народ и монахов, она же не заставила себя долго ждать.
В русских великокняжеских ризах Софья Фоминична выглядела поистине царственно и величественно. Более всех это, кажется, поразило её духовника Бонумбре. Он верно почувствовал в этом поступке своей подопечной желание угодить русичам. Но как же тогда быть с главной миссией, возложенной на них кардиналом Виссарионом и самим папой римским? Ведь они обещали быть стойкими и посвятить все силы для утверждения на Руси католической веры, для привлечения русичей к борьбе с турками! Не случайно же деньги ей на приданое и с собой на дорогу папа выдал из фонда будущего крестового похода на турок! Ведь Вольпе говорил, что на Руси ценят культуру и веру Древнего Рима и готовы следовать им, нужен лишь толчок, которым может оказаться жена-католичка на русском троне. А она так быстро и охотно сменила свой лик... Бонумбре был в растерянности.
Софью окружили греки, русские, приблизились и Шуйский с Татищевым. Слышались восхищенные возгласы вперемешку на русском, греческом, латинском языках. Женщины трогали украшения, рассматривали камни, гладили мех, щупали ткани. Брат накинул шубу ей на плечи, чтобы посмотреть на сестру в полном облачении.
Немолодой уже, строгий казначей Татищев впервые за много дней совместного пути глянул на Софью с искренней симпатией и интересом. Вот уже более трёх месяцев незаметно наблюдал он за ней и, не одобряя в душе выбор невесты своим государем, находил в её лице что-то недоброе, жестковатое, резкое. А взгляд её чёрных глаз вызывал в нём ощущение неловкости и тревоги.
Но теперь, глядя на неё, облачённую в великокняжеские одежды, видя, как она, пока ещё полушутя, играет роль царицы, Матвей Татищев понял, что никто, пожалуй, из всех женщин, каких он видел, не подошёл бы так на эту роль. Столько появилось в её лице и осанке властности, уверенности и какой-то необычайной красоты, что впору было оробеть... Да уж, такая жена не уронит авторитета Иоанна, который и без того уж вознёсся!
Заметив помрачневшее лицо главного распорядителя средствами, Софья, сверкая своими чёрными и удивительно подобревшими глазами, приблизилась к нему:
— Я вам не нравлюсь, князь, в этом русском наряде?
Татищев, не отрываясь от этого гипнотизирующего взгляда, почти покорённый, совершенно искренне произнёс:
— Ты словно создана для него, государыня!
Впервые услышав этот самый почётный в устах русичей титул, да ещё и от человека, слово которого в посольстве было непререкаемым, Софья удовлетворённо улыбнулась: «Воистину удачный день!» Да, русские нравились ей всё больше. И этот важный, осанистый Татищев с большой бородой и широкими плечами... Интересно, похож ли на кого-нибудь из них её будущий муж? Не раз задумывалась Софья, каков он собой, великий князь Иоанн Васильевич? Об этом она отваживалась спрашивать лишь свата-итальянца, который отвечал достаточно односложно, по-мужски: жених достаточно молод, ему чуть больше тридцати, красив, строен, строг и очень богат. Он уже был женат, имеет подростка-сына. Больше ничего узнать она не могла и с волнением и даже со страхом ожидала первой встречи.
Она вернулась к брату, который не спускал глаз с её новых драгоценностей, явно прикидывая их стоимость. Андрей Палеолог Ралев, как старший из двух сыновей, после смерти дяди и отца остался главным наследником захваченного турками византийского престола. Природа не обделила его, как и всех Палеологов, красотой, честолюбием и умом, но лишила богатства и возможности удовлетворить это своё честолюбие. Денег на содержание от папы он получал немного и потому постоянно нуждался. Ходили слухи, что он даже пытался продать своё право на византийский трон, хотя сам он в этом Софье не признавался, говоря, что всё это выдумки. Она не осуждала брата, который имел семью, детей, что ещё оставалось делать в его положении? Отправляясь с сестрой в Москву, Андрей явно рассчитывал поправить свои дела, получить от нового и, как он слышал, богатого родственника хоть немного деньжат. Сама Софья ничего ему не обещала, но он знал, что сестра при первой же возможности поделится с ним. Пока что он не жалел о проделанном пути.
Покрасовавшись на палубе, царевна вновь спустилась в каюту и с помощью Марфы переоделась: царский наряд был слишком дорогим и тяжёлым, для того чтобы ходить в нём постоянно. Она облачилась в одно из своих прежних платьев, но самое строгое, закрытое до горла, как у русских княжон. Не успели закончить переодевание, как раздался стук в дверь: явился Фёдор Курицын. В дверях он едва не столкнулся с выходившей Марфой Шуйской, они впервые оказались рядом и взгляды их встретились. Княжна, смущённо опустив длинные ресницы, вышла, а Фёдор, справившись с волнением, внезапно охватившим его, спросил:
— Царевна, а сегодня заниматься будем?
По уже сложившейся в пути традиции они, несмотря ни на какие обстоятельства, ежедневно, хотя бы час, упражнялись в русском языке. В пути, случалось, садились в её возок, если
