– Мадам Джоанна!

Прошло уже много времени с тех пор, как я беседовала с ней, – собственно, в последний раз мы виделись на похоронах Генриха.

Юный Генрих рванулся к ней, но, заметив, что мадам Джоанна непроизвольно отшатнулась назад, я перехватила сына, прежде чем он успел повиснуть на ее юбках. Я помнила морщины в уголках ее глаз и вокруг рта, однако сейчас они стали гораздо глубже и заметнее – это говорило само за себя.

– Присядете? Я очень рада вас видеть. – Продолжая удерживать Генриха, я взяла мадам Джоанну под руку и провела к скамье; она оказалась слишком низкой для гостьи, и я помогла ей медленно опуститься на сиденье, а затем так же медленно откинуться на спинку.

Джоанна издала вздох, похожий на тяжкий стон.

– Благодарю вас, милое дитя. – Ей удалось изобразить на лице подобие улыбки. – А теперь можете меня поцеловать.

Я так и сделала, но была шокирована, рассмотрев ее тонкую кожу вблизи: она была сухой и желтой, как старый пергамент. Мадам Джоанна явно очень страдала от боли в суставах, и недуг ее усиливался с каждым месяцем. Догадываясь, что она вряд ли захочет говорить со мной на эту тему, я еще раз молча поцеловала ее в щеку.

– Когда вы приехали? – поинтересовалась я.

– Еще вчера. Не спеша, делая частые остановки, добралась из Кингс Лэнгли.

– Чтобы увидеться со мной? Выходит, очень удачно, что я вернулась сюда сегодня. – Я осторожно сжала ее скрюченные артритом пальцы с опухшими суставами.

– Говорят, вы были в замке Лидс…

– Да. – Я шепотом попросила Юного Генриха принести вина нашей гостье, а затем кивнула пажу Томасу, и тот с многозначительным видом последовал за мальчиком; после того как они удалились, я присела рядом с Джоанной. Очевидно, той неудобно было сидеть – она беспокойно ерзала на месте, и я не удержалась от вопроса: – Мадам Джоанна, вам плохо? Стоило ли в таком состоянии ехать в такую даль?

– У меня очень болят суставы, и я уже не жду облегчения. – Ее губы еле шевелились. – Однако я решила, что должна приехать.

– О да, конечно. – Я все еще ничего не понимала. – Действительно, почему бы вам меня не навестить? Хотя с моей стороны было бы разумнее, если бы я сама приехала к вам в Кингс Лэнгли. Простите меня, мадам. Погостите у нас? Хотя бы несколько дней? Генрих с радостью продемонстрирует вам, как он орудует деревянным мечом. Если, разумеется, вы будете держаться от него подальше – чтобы он вас не задел.

Но мадам Джоанна больше не улыбалась и забрала у меня свою руку. От этого простого жеста у меня осталось неприятное впечатление, как будто, если бы она легко могла это сделать, моя гостья тут же встала бы и отошла от меня на приличное расстояние.

– Что-то не так? – спросила я. – Случилось нечто такое, что вас расстроило?

Мадам Джоанна была пожилой женщиной, умной, осведомленной, повидавшей много горя; сейчас она смотрела мне прямо в глаза, и меня это смущало.

– Я приехала сюда с определенной целью. Когда вы услышите, что именно я собираюсь вам сказать, вам вряд ли захочется, чтобы я задержалась в Виндзоре.

Вступление было очень тревожное, но я по-прежнему не понимала, в чем дело.

– Простите, но я ума не приложу, почему могу захотеть, чтобы вы поскорее уехали.

– Эдмунд Бофорт здесь?

– Да. А что?

– Он был в замке Лидс вместе с вами?

Я наконец уловила направление ее мысли.

– Да. – Я с вызовом подняла подбородок, но сердце мое кольнуло – совсем чуть-чуть – от дурного предчувствия. Я пока что не встревожилась. Вероятно, мадам Джоанна все неправильно истолковала, а вот когда поймет, – Эдмунд, конечно, не будет возражать, чтобы я рассказала ей о нас с ним, – порадуется за меня, ведь эта женщина всегда желала мне счастья. – Да, – твердо ответила я. – Он был у меня в Лидсе.

Она вдруг подняла руки, немало удивив и даже испугав меня, а затем коснулась ладонями моих щек, как будто я была маленькой девочкой, которую ей хотелось приласкать и защитить от жизненных невзгод.

– Ох, Екатерина! Послушайте совета старой женщины, многое повидавшей на своем веку и вдоволь настрадавшейся из-за амбициозных мужчин.

Впервые я заметила, что ей не давали покоя не только невыносимые боли в опухших суставах. У меня возникли серьезные опасения, что еще больше ее терзали душевные муки.

– Я не ваша мать, чтобы давать вам советы, но в данный момент самый близкий вам человек. И считаю, что в отношениях с Эдмундом Бофортом вам нужно быть крайне осмотрительной.

Сердце у меня екнуло, но, когда я отвечала, голос мой звучал ровно.

– Он вам не нравится?

– Дело сейчас не в том, нравится он мне или нет. Это очень опасная связь, Екатерина. – Голос мадам Джоанны звучал нежно, в глазах читалось сочувствие, но смысл ее слов был зловещим.

– Вы не одобряете нашей с ним дружбы?

– Это неразумно.

– Как это может быть неразумным? – Мои ответы становились все более резкими и холодными. – Он кузен моего сына.

– Если речь идет исключительно о дружеских отношениях, я вынуждена попросить у вас прощения. – Она слегка склонила голову набок и внимательно посмотрела мне в глаза, как будто читая мои мысли. – Но подозреваю, что за этим кроется нечто большее, моя славная девочка.

Я быстро отвела взгляд в сторону, чтобы скрыть смущение и боясь вызвать ее недовольство: я всегда остро переживала, когда окружающие не одобряли моих действий.

– Я вас не понимаю…

– Будьте откровенны со мной, Екатерина. Насколько далеко все зашло между вами?

Я опустила глаза, глядя на свои сжатые пальцы, уже побелевшие от напряжения.

– Я счастлива с ним.

– Счастливы?

Я резко встала и, выйдя на середину комнаты, остановилась спиной к мадам Джоанне. Укоризна на ее лице казалась мне невыносимой, и потому я сосредоточила взгляд на языках пламени в камине, подбирая тем временем нужные слова, чтобы выразить все то, что я думаю и чувствую к чудесному человеку по имени Эдмунд Бофорт.

– Да, я счастлива с Эдмундом. Неужели это грех, мадам Джоанна? Думаю, нет. Знаете, он заставляет меня смеяться и радоваться тому, что предлагает нам жизнь. Он заставляет мое сердце петь от восторга. Он словно снял тяжкое бремя с моих плеч, и теперь я снова чувствую себя молодой. Никто никогда не делал для меня ничего подобного. Никто никогда не заботился обо мне по-настоящему. После смерти Генриха я была убита горем и одиночеством, чувствовала себя старой и никому не нужной. Я была очень несчастна. Наверное, можно презирать меня за слабоволие.