на губах, раздумья о которых не давали мне уснуть по ночам, когда возбуждение захлестывало меня, а воспоминания о его прикосновениях заставляли судорожно сжиматься все внутри и превращали мою кровь в огнедышащее расплавленное золото. Было еще одно помещение, которое в порыве веселой импровизации Эдмунд, считавший наш дворец слишком унылым, приказал переоборудовать под танцевальный зал; здесь мы с ним плясали, свободно касаясь друг друга, ведь в танце это позволено.

Запыхавшись, мы со смехом взбирались по ступеням Круглой башни, где король Эдуард установил старинные часы с гирями; медленно движущиеся большие стрелки, скрип шестеренок и щелканье механизма не мешали нам стонать от удовольствия, когда мы целовались и ласкали друг друга. В пустынном зале для аудиенций, кроме нас, никого не было. Даже у ворот главного входа в замок, где всегда было много народу, мы тем не менее не упускали возможности обменяться такими страстными взглядами, что моя чувствительная кожа становилась пунцовой. Крытый переход из Большого зала в кухни всегда был оживленным из-за сновавших там служанок и пажей – однако все же не настолько оживленным, чтобы мы не могли ненадолго там задержаться…

Когда же погода благоприятствовала, мы отправлялись в уединенный сад, где укрывались в тени Солсберийской башни. Здесь поцелуи Эдмунда становились настойчивее, в них участвовали язык и зубы, и я быстро распалялась.

Кто упрекнет меня в том, что я бросилась в эту сладостную любовь, как в омут с головой? Эдмунд Бофорт был чародеем, и ему удалось зажечь радость в моем охваченном печалью сердце. Моя зимняя меланхолия, вместо того чтобы возродиться на рубеже старого и нового года, канула в небытие, словно дым, развеянный свежим ветром. И такое простое, казалось бы, прикосновение языка Эдмунда к моей ладони окончательно уничтожило ее, так что я больше даже не вспоминала о бездне несчастья и отчаяния, куда когда-то неумолимо скатывалась.

В тот год я жила постоянным ожиданием следующей встречи, – и так снова и снова. Моя кожа зудела, дыхание сбивалось, аппетит исчезал, потому что я искренне горевала во время вынужденного отсутствия Эдмунда и по-настоящему жила только тогда, когда мы были вместе. В такие минуты я испытывала какое-то лихорадочное наслаждение, ведь что это было, если не лихорадка? Но даже если и так, я с восторгом принимала ее и готова была плясать дни напролет.

Когда Юного Генриха посвятили в рыцари и меч Джона Бедфорда легонько коснулся плеча моего четырехлетнего сына, я не смогла сдержать переполнявшие меня ликование и гордость. Несомненно, я просто светилась от счастья и восторженно улыбнулась Эдмунду через головы собравшихся, безумно радуясь возможности разделить триумф с таким человеком, как он. Он был Бофорт, фигура видная и значимая, с большими перспективами при английском дворе. Он определенно был достоин моей любви.

Но вся эта секретность не могла сохраняться вечно. Наши интимные отношения рано или поздно должны были стать достоянием публики. Осторожность не относилась к достоинствам молодого человека, которому не исполнилось еще и двадцати лет, равно как и к сильным сторонам беспокойной вдовствующей королевы: в конце концов мы были разоблачены и подверглись осуждению двора. Поползли слухи, я стала ловить косые взгляды, брошенные в нашу сторону, и обращать внимание на тихие перешептывания придворных, которые тут же затихали, стоило мне войти в комнату.

– Это неразумно с вашей стороны, миледи, – строго произнесла Алиса, первая высказавшая мне свое неодобрение.

– Это восхитительно, – ответила я; стоя у окна своей комнаты, я прилаживала подаренную мне осеннюю розу к широкому поясу и напевала под нос услышанные от Эдмунда стихи, наслаждаясь беззаботным настроением, которое они на меня навевали.

Возьми же эту розу, о Роза,

Этот цветок любви,

Которым ты пленила своего возлюбленного…

– Ничего хорошего из этого не выйдет. – Лицо Алисы оставалось укоризненным, а тон – бескомпромиссно-осуждающим.

– Откуда вам знать? – Я отвернулась от нее, следя любящим взглядом за Эдмундом, который во внутреннем дворе как раз садился на коня, чтобы отправиться обратно в Лондон.

– Вы должны положить этому конец, миледи.

– Но почему?

Я действительно не видела причин, по которым должна была это сделать. Ни единой.

– Предвижу, что это принесет несчастье.

– Но ведь сейчас я счастлива.

– Миледи, это большая ошибка!

Я проигнорировала слова Алисы.

Мой дворцовый распорядитель, и так человек молчаливый и неулыбчивый, показался мне более хмурым, чем обычно; он стоял, наблюдая за тем, как в галерее снимают гобелены для чистки.

– Что-то случилось, мистер Оуэн? – спросила я.

Ни старания работавших под его началом слуг, ни жизнерадостный пейзаж на стене, где в лесистой местности под музыку пели и плясали на траве кавалеры с дамами, явно не тешили его взгляд.

– Нет, миледи. – Оуэн поклонился мне, а затем снова уперся кулаками в бока.

– Может быть, вы думаете, что будет сложно очистить гобелены от пыли?

– Нет, миледи.

– Возможно, в них завелась моль?

Я подошла ближе и попыталась разглядеть в ткани проеденные дырочки.

– Нет, миледи. Если мне будет позволено, я бы посоветовал вам отойти немного дальше.

И я ушла. У меня не было догадок по поводу того, что так гнетет господина Оуэна. Впрочем, наверное, все-таки были.

Вернулся Эдмунд.

– Все говорят о нас.

Встретив его на лестнице, я решила предупредить его, пока мы с ним шли по галерее, из осторожности держась на почтительном расстоянии друг от друга. На миг на его лице промелькнуло угнетенное выражение, но затем он улыбнулся и в его взгляде появилось то, что я истолковывала для себя как заносчивую самоуверенность, свойственную Бофортам.

– И пусть. Мне все равно. И вы, любовь моя, отнеситесь к этому так же.

Горевшие желанием глаза Эдмунда, его горячее дыхание на моих пальцах, когда он целовал мне руку, его восхищенный взгляд, когда он вел меня к моему месту за столом во время ужина, – все это убедило меня в том, что на самом деле мне тоже все равно. Я не видела опасности для нас.

Но потом…

– Пойдемте в постель, королева Кэт, – прошептал мне Эдмунд, когда после трапезы менестрели удалились и мои домочадцы встали из-за стола, на короткий миг оставив нас наедине. – Позвольте доказать вам свою любовь – если вы в ней хоть сколько-нибудь сомневаетесь. Позвольте продемонстрировать свое поклонение перед вами с помощью своей плоти…

Это предложение – вместе с тем, что оно подразумевало, – словно сорвало запоры, сдерживавшие мои чувственные желания, и я запылала, вся, от короны до подошв собственных туфель. Я тяжело дышала, пристально глядя ему в глаза.

– Я не могу…

– Тогда я к вам приду.

Я покачала головой, заметив Алису, ведущую