меня любит. А я… Неуверенная и осторожная, я постепенно, делая один волнующий шаг за другим, тоже полюбила Эдмунда Бофорта. Зная, что меня не оттолкнут, я страстно стремилась испытать все то, чего до сих пор не знала о пылком, сладостном чувстве, которое мне не удалось испытать с Генрихом. Эдмунд любил меня и не скрывал этого. А я жадно впитывала каждый восторженный миг. В этом смысле я была чрезвычайно эгоистична.

На Двенадцатую ночь я потеряла голову, покоренная искусной эксцентричностью Эдмунда и его не знающим сомнений напором. Я не искала столь жгучих желаний, переполнявших меня, но Эдмунд Бофорт похитил мое сердце и забрал его с собой, и не в моей власти было его вернуть.

Когда я вновь оказалась у себя в комнате, Гилье, которая в последний раз снимала с меня ангельские крылья, запричитала, увидев, что они смяты и обтрепаны и теперь их уже не починить. Но какое это имело значение? Я была любима и отвечала взаимностью.

Вместе с праздниками закончилась магия этих безумных дней. Тем не менее Двенадцатая ночь оказалась лишь прологом к бурному пробуждению моих чувств. Я была охвачена любовью. Я добровольно ринулась в ее пламя, несмотря на жгучую боль, которую испытывала, когда Эдмунд флиртовал с кем-нибудь еще, и терпеливо сносила обжигающий жар его близости, потому что иначе мне было не добиться этой любви. Мои глаза повсюду видели только его, а во рту после его поцелуев оставался дразнящий сладкий привкус, как будто я пригубила дикого меда.

Эдмунд Бофорт распоряжался панорамой моего отшельнического существования, и я, с готовностью впустив его туда, шагала с ним в ногу, пока он наполнял мой одинокий мир красотой и желанием. Этот человек обвил меня серебряной паутиной, но не соблазнил против моей воли. Я с радостью отдавала ему власть над своими чувствами.

Как смело мы себя вели! Мы были просто шокирующе бесстрашны, стремясь утолить страсть, разгоревшуюся в самом начале наступившего года. Когда дыхание Эдмунда касалось моих волос, а губы нежно щекотали мою шею, я забывала о своей хваленой безукоризненной репутации. В своем вожделении я была столь же распутна, как и любая придворная блудница, потому что поцелуи Эдмунда были пьянящими, как доброе вино, и сладкими, как марципаны, обожаемые Юным Генрихом. Когда же пальцы Бофорта скользили по моей щеке и касались чувствительного местечка за ухом, это просто сводило меня с ума, разжигая внутри огонь неуемного желания.

Но разве можно заводить романтические отношения на глазах у придворных, посреди королевского дворца, который буквально кишел слугами, пажами, стражниками, поварами и няньками юного короля? Как могла живущая в уединении женщина, которой приказано было вести целомудренную, добродетельную жизнь монашки, втайне встречаться с полным жизни, энергичным мужчиной, сумевшим зажечь в ее остывшем сердце пламя любви?

Как можно было дать злым языкам пищу для сплетен? Как мог решительно настроенный мужчина ухаживать за женщиной, которую он желал, ведь она была ограничена жесткими рамками навязанной ей роли? А Эдмунд Бофорт желал меня страстно. Когда его глаза улыбались мне, а наши пальцы нежно сплетались, он не оставлял мне ни малейшего шанса в этом усомниться.

Так как же это все-таки стало возможным? На самом деле осуществить это было не так уж сложно, после того как Яков со своими друзьями покинул нас после Нового года. И мы с Эдмундом доказали это на практике. Когда Ее Величество живет не при пышном королевском дворе, а в тихом окружении, сосредоточенном исключительно на удовлетворении нужд маленького ребенка, где царит спокойная атмосфера неторопливого воспитательного процесса и не проводится никаких церемоний, официальных появлений на публике и приемов иностранных послов, все это можно осуществить довольно легко.

При таком отшельническом существовании никто не ищет поводов для скандалов и грязных сплетен. Это было все равно что в идеально обустроенном гнездышке, предназначенном для комфортного вскармливания одного-единственного драгоценного птенца, искать опасного хищника, способного сюда проникнуть. Я была безупречной королевой, живым воплощением рассудительности, Генрих – юным королем, который быстро рос и успешно учился во время своих занятий, а Эдмунд – любимым кузеном покойного короля, имевшим полное право посещать юного наследника, когда ему пожелается, и привозить с собой подарки и новости из Вестминстера и вообще извне.

Юный Генрих ждал этих визитов с невинным нетерпением; он приходил в восторг, когда Эдмунд подхватывал его на руки и кружил в воздухе, пока мальчик не начинал весело визжать от возбуждения. А игрушечный серебряный корабль с полным парусным оснащением, снабженный к тому же четырьмя колесиками для удобства передвижения, оказался просто идеальным подарком. Короче говоря, Юный Генрих обожал своего кузена.

Как и я.

Итак, Эдмунд стал частым гостем у нас в Виндзоре. Мы общались друг с другом, не произнося слов, которые могли бы быть превратно истолкованы сторонним наблюдателем. Украдкой брошенный взгляд, случайное соприкосновение пальцев, когда Эдмунд подавал мне кубок вина, или хорошо рассчитанное движение, благодаря которому его туника скользила по моему упелянду… Мы не давали друг другу экстравагантных обещаний, которые не могли бы исполнить. Наша любовь существовала исключительно в настоящем. Все, чего я желала, – это быть с ним, а он хотел быть со мной.

– Я – это вы, а вы – это я, – шептал Эдмунд мне на ухо.

С помощью опытных рук и губ он разгонял тени, туманившие мое сознание.

Выяснилось, что я старше его на пять лет. Несмотря на это Эдмунд был гораздо опытнее меня, и рядом с ним я чувствовала себя моложе. Он был настоящим Бофортом – уверенным, амбициозным, приученным трезво оценивать свои сильные стороны и развивать их всеми возможными способами. В его жилах бурлила королевская кровь – теперь этого уже никто не оспаривал; более того, это было признано законом. В то же время он мог быть необычно нежным для молодого человека, тогда как мне казалось, что неуемная, вибрирующая жажда жизни способна безжалостно нарушить его самоконтроль.

Его возмутительные проделки во время празднования Двенадцатой ночи заставили меня встревожиться о собственной репутации, однако вскоре я поняла, что волноваться не о чем. Да, Эдмунд повсюду водил меня за собой, я была словно листок, которому ручей не дает задержаться в водовороте или прибиться к берегу; Эдмунд не позволял мне остановиться и задуматься или усомниться в разумности собственного поведения, но при этом не подвергал риску мою репутацию под взглядами любопытных зрителей, желавших бы усмотреть здесь какой-то сладострастный подтекст.

Заполнив свое унылое существование любовью, я всем своим проснувшимся к жизни сердцем молча благодарила Эдмунда за его невыразимое сострадание к моему плачевному положению. И когда его руки