на фоне зловещего леса, сделанного из двенадцати элей[33] зеленого холста с изображенными на нем цветами и поющими птицами, разыграли для нас традиционную для Двенадцатой ночи схватку, обернув свое оружие и сбрую своих лошадей черным и красным бархатом.

Среди звона мечей и топота копыт Эдмунд скакал и резвился в украшенном перьями костюме большой золотой птицы; лицо его было скрыто под маской с золотым клювом и темно-красным хохолком. При этом под ноги зазевавшимся он совал свой золоченый посох, но на эту нелепую шалость никто не обижался, она вызывала лишь безудержный хохот.

Мы все выбились из сил, но как можно было не восхищаться Эдмундом? Кто бы не пал у его ног в трепетном благоговении?

– Мне нужно присесть. – Я опустилась прямо на лежащие на полу подушки; я так набегалась и напрыгалась, что ноги у меня гудели, словно после бесконечно долгой, величаво размеренной королевской процессии. И, кроме всего прочего, туфли натерли мне пятки.

– Мы будем плясать до рассвета, – заявил Эдмунд.

– Вы, может быть, и будете. Но я…

– Вы ведь молоды! Вы же не какая-нибудь пожилая вдова, удел которой – молитвы и бесконечное рукоделие, что бы ни твердил вам Глостер. Вам грех прятать себя от людей.

Я быстро взглянула на него, усомнившись, что он серьезно говорит мне столь личные вещи.

– Скажите, что вам сейчас плохо, что вы не получаете удовольствия. Готов поклясться, что это не так, даже если вы станете утверждать обратное. Вы ведь будете это утверждать, не так ли?

Я нахмурилась, весьма встревоженная такими речами, однако Эдмунд не унимался.

– Когда вы в последний раз смеялись до начала этих праздников, королева Кэт? А танцевали? Когда вы дурачились, не задумываясь над тем, кто вас увидит и что он скажет о вашем легкомысленном поведении, нарушающем приличия?

– В последний раз такое случалось со мной в детстве, – печально призналась я, – когда мы с сестрой резвились беззаботно, без каких-либо ограничений.

С тех пор – ни разу. Мою жизнь словно заковали в кандалы примерного поведения, добродетели и незыблемых моральных устоев. К своему ужасу, я вдруг почувствовала, что глаза мне жгут непрошеные слезы.

– Я уже забыла, каково это – просто играть. А теперь моя сестра умерла…

Воспоминания о кончине Мишель, о пустоте, которая осталась после ее ухода в моем сердце, застали меня врасплох; я снова скорбела о ней, слезы текли по моим щекам и капали вниз. Эдмунд наклонился ко мне и принялся утирать их краем моего широкого рукава.

– Не нужно плакать, миледи. Меня следует отстегать кнутом за то, что я вас расстроил.

– Дело не в вас, вы не виноваты, – всхлипывая, возразила я и отодвинула его руку.

– А я говорю, что виноват. И прошу у вас прощения. – В сосредоточенном молчании он на мгновение замер подле меня, а затем дерзко поднял мой скорбно опущенный подбородок. – Вы слишком серьезны и осмотрительны для красивой женщины, которой всего-то… Готов держать пари, что вам не больше двадцати четырех лет.

Продолжая находиться во власти эмоций, я проигнорировала его завуалированный вопрос.

– Я серьезна и осмотрительна, потому что мне непозволительно быть другой.

– Однако сегодня вам позволено все. – Медленным, очень медленным движением, тронувшим мое сердце, Эдмунд погладил меня большим пальцем по щеке, а затем осторожно заключил мою ладонь в свои. – И завтра тоже. А также послезавтра. И каждый день, пока вы сами не решите остановиться. В конце концов, королева вы или нет? Так кому же, как не вам, устанавливать правила игры?

Эта мысль поразила меня, но я не успела ответить, потому что Эдмунд нежно поцеловал меня в открытую ладонь.

– Вы моя королева, – сказал он, прежде чем отпустить мою руку. – Самая прекрасная из всех. И я буду верно вам служить.

Все эти дни мы по большей части находились в масках. Мы превратились в каких-то зачарованных существ, опутанных невидимыми нитями, которые делали нас подверженными разумной магии Эдмунда. Кто-то изображал львов, кто-то – фазанов, кто-то носил золоченые лики богоподобных людей. Я по-прежнему надевала серебристую маску ангела, а когда хотела подурачиться, прикрепляла еще и крылья.

Будьте осторожны с масками! Под этими нарисованными обличьями мы становимся якобы анонимными, и это дает нам слишком много свободы. Поскольку мое лицо было скрыто, я вела себя так, будто никто не догадывался о том, кто я на самом деле. Разумеется, окружающие всё прекрасно понимали, однако я все равно действовала импульсивно, пренебрегая запретами Глостера. Как странно, что поле моего зрения сузилось, ограничившись отверстиями глазниц на ангельской маске. «И как часто этот сузившийся взгляд останавливался на Эдмунде?» – спросите вы. Многие могли бы сказать, что это происходило слишком часто. Я была по-настоящему им очарована.

Но в конце концов пришло время снять маски. Мы договорились, что сделаем это в Двенадцатую ночь, собравшись в Расписной палате ровно в полночь. Подозреваю, что это был по-настоящему радостный момент, – именно подозреваю, потому что меня там не было. Эдмунд подстерег меня и без труда увлек на зубчатую стену замка, каменная кладка которой была покрыта красивым серебристым налетом инея; здесь мой компаньон укрыл мои крылья теплым меховым плащом.

Затем Эдмунд снял капюшон с моей головы и развязал серебристые ленты маски.

– Моя золотая королева, – промурлыкал он мне в щеку, пока его пальцы высвобождали мои заплетенные в косы волосы.

– А сами-то вы остались большой птицей! – упрекнула я его, с большим трудом сохраняя ровное дыхание.

– Это легко исправить.

Эдмунд снял золоченую маску с устрашающим клювом. Я невольно подняла руку, чтобы поправить его взъерошенные волосы, но он перехватил ее и пылко прижал к дорогому дамаску своей туники на уровне сердца. Оно билось под моей ладонью ровно, гулко, волнующе.

От неожиданности я застыла на месте и едва не вскрикнула.

– Что? – спросил Эдмунд. – О чем вы сейчас думаете?

– Я боюсь о чем-либо думать.

Он поцеловал меня в губы.

– Вы меня любите? – спросил Эдмунд настойчиво.

Я покачала головой, чувствуя, как от страха у меня по коже побежали мурашки.

– А хотите знать, люблю ли вас я? – не унимался он; его глаза загадочно поблескивали в лунном свете.

– Нет, – шепотом ответила я.

– Я утверждаю, что вы лжете. – Губы Эдмунда скользили по моей щеке. – Так хотите узнать, люблю ли я вас?

– Да…

– Что ж, я вас люблю. А сейчас вы должны меня поцеловать.

И я поцеловала.

– А теперь еще раз. Вы любите меня, королева Кэт?

– Люблю. Люблю, да поможет мне Бог!

Эдмунд развел в стороны руки с ловкими тонкими пальцами, и я упала в его объятия.

Эдмунд Бофорт