Это были именно те гарантии, в которых я нуждалась. Мадам Джоанна ничего не понимает. Любовь Эдмунда ко мне была искренней и настоящей. Ничто не сможет поколебать мою уверенность в этом. Словно прочитав мои мысли, Эдмунд нежно прижался губами к моему лбу, а когда снова заговорил, его слова звучали торжественно, как будто он давал обет.

– Я знаю, вы мне верите. Как и я вам. Мы победим в этом сражении. И я наполню вашу жизнь такой радостью и счастьем, каких вы еще не знали. – Сила его объятий, непоколебимая уверенность на лице, многочисленные поцелуи, которыми он меня осыпал, окончательно прогнали мои страхи. – Я поговорю со своим дядей. – Улыбка Эдмунда словно осветила самые темные уголки моей души, и там снова расцвела радость. К нему вернулось чувство юмора, и моя нервная дрожь исчезла. – Епископ Генрих обрадуется возможности лишний раз насолить Глостеру. Так я вас убедил?

– Да, – вздохнула я. – Простите, что усомнилась в вас.

– Вам сейчас нелегко, – прошептал Эдмунд, склоняясь к моим губам. – Но никогда не забывайте: что бы ни случилось, я у ваших ног, моя дражайшая возлюбленная.

Как раз в этот миг появился наконец Юный Генрих, с чрезвычайно сосредоточенным видом несущий графин с вином. Пока Эдмунд обменивался с ним бодрыми приветствиями и разливал вино по чашам, все то, о чем предупреждала меня мадам Джоанна, развеялось в мгновение ока. Я снова была охвачена предвкушением счастья, а мое сознание полностью успокоилось.

Мой разговор с Уориком был гораздо короче, чем с мадам Джоанной, и гораздо более предметным. Смягчающих формулировок он не выбирал. Он даже не извинился за то, что разыскал меня в моих покоях, а просто молча увел подальше от придворных дам – для соблюдения конфиденциальности.

– Мне не нравится, что Эдмунд Бофорт рыщет вокруг Виндзора, как мартовский кот.

– Эдмунд вовсе не рыщет, – ответила я, напрягшись от столь явного намека.

– Это с какой стороны посмотреть. Он похож на хищника, Екатерина. Причем с претензиями собственника, как мне доложили.

Собеседник устремил на меня суровый взгляд. Сегодня он был для меня не Ричардом, а графом Уориком. Я расправила плечи, выпрямила спину, и наши глаза оказались на одном уровне.

– Он находится здесь по моему приглашению.

– Это мне известно. – Лицо Уорика, обычно улыбчивое и дружелюбное, сейчас казалось маской, высеченной из камня.

– Мы не можем запретить ему навещать своего кузена. К тому же моему сыну нравится его общество.

– И это обстоятельство для меня не секрет, – отрывисто бросил Уорик. – И оно мне тоже очень не нравится.

– Эдмунд Бофорт желанный гость в моем доме, и так будет и дальше, – настойчиво произнесла я.

– Запретить этого я вам не могу. Зато могу настоятельно посоветовать. – Уорик говорил со мной резко и даже грубо – я таким его еще не видела. – Не дайте поставить себя в крайне затруднительное положение, которое принесет вам скорее боль, чем удовольствие.

Я гордо подняла подбородок. И решила для себя, что не стану его слушать.

– Я еду в Вестминстер, – сообщил мне Эдмунд на следующий день.

– Не уезжайте, – попросила я.

– Вы же знаете, что я должен это сделать. – Хоть он и улыбался, по напряженно стиснутым челюстям я догадалась о его нетерпении. – Чем раньше я встречусь с епископом Генрихом, тем скорее мы с вами поженимся.

Он поцеловал мне руку с восхитительно сдержанной галантностью, поскольку в ту минуту за нами своим орлиным взором следила Беатрис. Все мои страхи исчезли, будто складки на расправленном отрезе дорогого шелка, и я проводила Эдмунда до парадного входа, где его с верхней дорожной одеждой уже поджидал мой дворцовый распорядитель.

– Увидимся через неделю, – пообещал Эдмунд; набросив плащ и натянув перчатки, он, переступая через две ступеньки, сбежал вниз по лестнице к груму, державшему под уздцы его коня.

– Благодарю вас, господин Оуэн, – сказала я, глядя вслед Эдмунду, которому явно не терпелось побыстрее уехать.

– Не за что, миледи, – ответил тот, наблюдая за тем, как Бофорт выезжает со двора, весело взмахнув на прощанье рукой с зажатым в ней беретом.

Тон господина Тюдора заставил меня посмотреть на него. Взгляд, которым он провожал Эдмунда, меня напугал – в нем угадывался горький упрек, а возможно, и презрение. Но это промелькнуло, как тень, и прошло; Тюдор поклонился:

– Желаете еще чего-нибудь, миледи?

Я покачала головой. В тот миг я желала лишь одного – чтобы Эдмунд вернулся как можно скорее и назвал точную дату нашей свадьбы.

Но прежде Эдмунда появился Глостер.

– Вы что, женщина, совсем с ума спятили?

Как бы мне хотелось, чтобы рядом со мной был Эдмунд! Теперь же мне предстояло в одиночку противостоять гневу Глостера, напоминавшему таран для разрушения крепостных стен. Он приехал через два дня после отъезда Бофорта и, словно неукротимая буря, ворвался в мои личные покои с таким видом, будто готов был схватиться за меч, после чего на мою непокрытую голову хлынул ливень обличительных речей. Рядом с Глостером во всем своем клерикальном великолепии выступал епископ Генрих, невозмутимый и улыбчивый; когда я изумленно подняла брови, в его глазах промелькнуло смущение, но он торопливо отвел взгляд в сторону. В конце концов дядя Эдмунда поклонился мне, поцеловал руку и поинтересовался моим здоровьем. Глостер тем временем все сильнее распалялся, раздраженно пыхтел и наконец разразился первой гневной тирадой в мой адрес:

– Разве так можно? Здравого смысла у вас, как у грудного младенца!

Задохнувшись от столь грубой неучтивости, я медленно встала, и мое рукоделие соскользнуло на пол.

– Я не буду спрашивать, правдивы ли слухи, которые вертятся вокруг вас. Потому что убежден, что так оно и есть. – Глостер взмахнул рукой в сторону моих придворных дам. – Уведите их!

Я послушно подала знак своим приближенным, дрожа от нервного напряжения.

– Всех!

– Нет. Алиса останется. – Мне была необходима хоть чья-то поддержка, и, раз уж мне посчастливилось иметь в своем окружении эту женщину, я не собиралась отказываться от ее помощи.

– Собственно говоря, мне с самого начала следовало ожидать чего-либо подобного от дочери Изабеллы Французской. От женщины, воспитанной в распутном борделе, который представляет собой французский двор! – Ярость, снедавшая Глостера, казалось, отражалась от стен и стучала у меня в висках, точно молот. Я никогда не слышала, чтобы он обращался к кому-то с такой неистовой злобой. В моем присутствии он всегда держался с ледяной почтительностью, но нрав у него был горячий – и смертельно опасный. – О чем вы только думали? – продолжал Глостер, раскинув руки в стороны,