узнаю, Петька тоже во враги народа угодил. Ну, тут я быстро смекнул — значит и мой черед подходит. Разделили мы с Варей родительские десятирублевки. Свои она надежно припрятала, а я свои в ладанку зашил и в укромное место спрятал, собрал кое-какие вещички в мешок заплечный, распрощался и катнул куда глаза глядят. За мной в тот же вечер пришли. Ну, Михаил с Варей им сказали, что рассорился я с ними, дверью хлопнул и ушел неведомо куда. Если объявлюсь, известят немедля, а то на их площади место занимаю. Обыск у них, конечно, произвели, но ничего не взяли — уж больно бедно мы жили. А я сперва в Ленинграде ошивался, потом в Житомир перекочевал, потом в Узбекистане прятался у одного дружка. Спустя время в Киргизию на зимние пастбища подался. В Казахстане к депортированным присоседился, землянки вместе с ними рыл, голодал, холодал, но не жалел, ей Богу, ни разу не пожалел, что удрал. Друзьями обзавелся по всем просторам родины чудесной, они и помогли мне уцелеть. Даже золотишко свое не все израсходовал… Потом стала кампания эта стихать, и я вернулся. За пазухой ворох справочек всяких с мест работы, очень даже одобрительных. Трудился, можно сказать, не покладая рук. А тут и война подоспела, и на ней я побывал. Три раза ранен был,

ордена имею… А друзья мои, Павлушка с Петькой, на Воркуте жизнь кончили. И спасло меня движение. Почему я и вам советую — уезжайте, пока можете. Засидитесь здесь, труднее будет с места сдвинуться.

Уже прощаясь, я спросила Андрея Алексеевича про своего вчерашнего соседа Илью Николаевича.

— Ильюшка-то? — весело переспросил он. — Тоже вам пример, как в здешней жизни спасаться надо. У него отец председателем колхоза был и на съезде колхозников руководство решил покритиковать — так, говорит, надо делать, а не эдак. Командовать человеком, который землю пашет, говорит, дело пустое и ни к чему хорошему не приведет. Его еще два председателя поддержали.

Ну, их всех троих в тот же вечер и погребли. Только отец успел на прощанье Илюшке шепнуть: «Сегодня же ночью беги прямиком в город Омск, там найдешь тетку — материну сестру, ту, что в милиции работает. Пусть тебе паспорт на другую фамилию выправят и тикай куда подальше. Илюшка так и сделал. Только после смерти Иосифа Виссарионовича вернулся, а за это время где-то даже поучиться успел. Теперь в газете работает. В обстановке разбирается. Знает, когда можно критику навести, а когда лучше смолчать. Понимает, с кем язык распустить можно, а с кем лучше попридержать. Разбирается. Тоже спасся, потому что на месте не стоял.

Наверное, он прав, думала я, возвращаясь к себе. Надо решать очень быстро. Застряв здесь даже на несколько месяцев, я уже никогда не выберусь. Не хватит ни сил, ни денег. Остаться здесь? Наняться на первую подвернувшуюся работу? И вести нищенскую жизнь? Нет, нет! Поеду. Посоветуюсь со всеми, с кем можно и поеду. Только не засидеться, только не застояться.

Через несколько дней мы собрались у Ляли с Витей, чтобы встретить Новый год. Хозяйские дочки: Нини — ровесница и подруга моей Татули и Таня — подросток, родившаяся уже в Омске, хлопотали у стола, принимая у приходящих их долю праздничного угощения. Небольшая уютная комната скоро заполнилась до отказу: Нина со своей семьей, Галина Степановна и Иван Гаврилович, мы с Татулей, Витина мать и две пожилые тетки с мужьями — все как на подбор милые, будто со страниц чеховских рассказов сошедшие люди. Я рассказала о полученном письме и вставшей передо мной необходимостью принять решение. Сразу же разгорелся спор.

— Не делай этого! — возбужденно говорила Нина, — ты же ничего не понимаешь в здешней жизни. В Омске у тебя есть опора — все мы! Сначала будет трудно, а потом устроишься как-то. Все как-то устраиваются. И нр забывай, что перемены обязательно будут. Жизненный уровень должен повыситься. Может быть, даже квартиру получишь.

— Никого не слушайте и уезжайте немедленно, — с польским, почему-то милым моему сердцу, акцентом убеждал Иван Гаврилович. Поверьте, нам с Галей будет жалко вас утерять, но уезжайте! Какие перемены?! В этой стране еще сто лет никаких перемен не будет.

— Не надо так категорично, Иван Гаврилович, — щебетали чеховские дамы. — Как это так, взять и уехать куда-то в неизвестность? Без каких-либо конкретных обещаний? Это у нас-то?!

— А прописка? Прописка как? — гудели чеховским баском Витин отчим и мужья теток. — Разве можно подыматься и ехать всей семьей в неизвестность, ничего не выяснив насчет прописки? Ведь прописка это основа жизни каждого советского гражданина.

— Поезжайте! — сверкая прекрасными очами восклицала Галина Степановна. — В этой стране ничего нельзя и все можно! Это я сразу поняла, когда нас с Даночкой сюда выслали. Поселили в мокрый подвал с крысами, все говорят: «Ничего не поделаешь!» Я сказала: «Как ничего не поделаешь?!» и побежала в обком. Мне говорят: «Секретаря видеть нельзя!» Я говорю: «Как нельзя?» Толкнула этого, который у дверей стоит, и вошла в кабинет. И там уж я так кричала… по-польски, конечно! По-русски я тогда слов десять знала, — так кричала, что кто-то даже принес мне стакан воды. И на другой день меня переселили — в сухую комнату без крыс. А сейчас жена этого самого секретаря приходит ко мне и просит: «Галочка, мне очень нужно к субботе новое платье! Едем в Москву на пленум. Умоляю вас, сшейте!» А я ломаюсь, отказываюсь, за-ставляю себя еще просить и только тогда соглашаюсь. А если бы я тогда согласилась: «Действительно ничего не поделаешь?» Да ни меня, ни Даночки уже давно в живых бы не было. Ха-ха-ха!.. Поезжайте обязательно. Будете присылать мне из Москвы журналы и всякие там отделочки: шнурочки, кружева, пуговки… Непременно поезжайте!

А Ляля сказала:

— Мне будет жаль, если ты уедешь. Как-никак, такой хороший кусочек жизни прожили рядышком, бок о бок. Но все равно, ехать, наверное, надо.

И Витя лаконично прибавил: — С пропиской можно устроить. Надо только нужного человека найти.

Постановлено было — ехать! Собираться, но параллельно написать в Москву и как-нибудь иносказательно спросить — найдется ли человек, который смог бы «посодействовать» с пропиской. Ну, а не удастся прописаться, не забывать, что в Омске у меня есть надежные друзья и, как прибавил Иван Гаврилович, место уборщицы в кукольном театре мне обеспечено.

Новый год стремительно приближался. Мы уселись за стол. С души у меня скатился самый тяжелый камень. Сомнения были откинуты. Мы едем в Москву. Таня останется до весны,