что-то себе под нос, а другая улыбалась и приветливо приговаривала: «С приездом! С приездом» — Это откуда ж их столько? — сурово спрашивал кто-то. Нас со всем нашим багажом быстро протолкнули в какую-то дверь, и мы очутились в тесно заставленной комнате, четверть которой занимал концертный рояль. Из-за овального стола, оставив незаконченный гранпасьянс навстречу нам поднялась сгорбленная старушка с милым, когда-то наверное очень хорошеньким лицом. Александра Сергеевна — тетя Саша — двоюродная сестра Всеволода Гаршина, связанная родственными узами с Тютчевым, испытавшая и холод, и голод, и бури, и стихийные бедствия эпохи, с приветливой улыбкой встретила нас. Кроме нее в этих двух комнатах, набитых книгами и обломками прежнего бытия, помещалась семья ее племянницы Наталии Александровны, той самой дамы, архитектора по образованию, которая писала мне в Омск.

Худенькая, живая Наталия Александровна энергично распоряжалась:

— Чемоданы сюда! В углу таз и кувшин — мойтесь с дороги, в ванную сейчас не пробиться. Милица, Светлана, накрывайте на стол. Будем пить чай и знакомиться. Кто-нибудь возьмите у меня Сережу. Ему же спать пора. Валя, сыграй ему на рояле колыбельную. Так это вы — храбрая путешественница, колесящая по родным просторам? Я думала вы старше и на вид прочнее. Ничего, ничего, не бойтесь. Все устроится…

Мама разговаривала с Александрой Сергеевной. По долетавшим до меня фразам было ясно, что они обнаружили в далеком прошлом общих знакомых.

Как хорошо, что первый наш приют в Москве был так тепл, шумен, радушен. Потому что домик в Лобне, куда отвезла нас на следующий день Наталия Александровна, был больше похож на избушку не лубяную, а ледяную. Непривычно большие, квадратные окна были затянуты толстенным слоем наледи. Такой же ледяной слой покрывал нижнюю часть стен, углы комнат, проступал пятнами на стенах, там где раньше были вбиты гвозди. На столе лежала записка: «Устраивайтесь. Я поехала к маме в Ногинск. Приеду завтра к вечеру. Что было дров, сложила у плиты — топите. Наташа».

У плиты, отгораживавшей крохотную кухоньку от столь же крохотной комнатки, лежала охапка дров.

— Вот и чудесно! — бодро говорила Наталья Александровна. — Главное, что хозяева здесь не живут, одна Наташа — она в здешнем керамическом техникуме учится. Хорошая девочка. Вам с ней будет легко. Родители в Ногинске, отец там инженером работает. Ну вот, распаковывайтесь понемногу, топите плиту, грейтесь, а я поехала. Молодые сегодня на концерт собрались. Надо Сережку нянчить. А в среду я буду здесь один объект принимать и заодно вашими делами займусь. Меня тут обещали с одной особой познакомить, которая может по части прописки помочь. У нее сожитель в милиции служит. А пока устраивайтесь, отдыхайте. Пусть вам хорошо живется в этом милом домике. Окна прелестные по форме — правда? И занавесок никаких не надо, так славно замерзли. Но самое главное, никто не будет смотреть за каждым вашим шагом!

Распрощавшись, она упорхнула. Я проводила ее до калитки, поддерживая на обледенелой тропинке, и горячо искренне поблагодарила.

В самом деле — это же действительно прекрасно — никто не будет следить за каждым нашим шагом, окна широкие, как в американском коттедже, не то что щелки для света, как в избах в Солоновки или домишках в Омске. Существует какая-то добрая фея, у которой друг-милиционер, и меня с ней в среду же сведут. Чего я еще могла ожидать? Мы с Милицей принялись разжигать плиту и распаковывать тюки с постелями.

Увы, мы не рассчитали запаса дров и, обогревая наше жилище, сожгли все полешки до последнего. Кроме того, мы не знали, что надо закрыть трубу и в результате проснулись утром в жутком холоде. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь морозные узоры, зажгли в них сотни искр. Бриллиантами сверкали стены. Было светло, красиво и невыносимо холодно. Милица спозаранку уехала в Москву на работу. Мама и девочки лежали в постелях, до носу закрытые одеялами и пальто.

— Не унывать! — я вскочила и стала быстро одеваться, с трудом удерживая дрожь. — Сейчас достану плитку, вскипятим чай и сразу согреемся, а потом я пойду поищу, где можно купить дров. — Лежите пока.

Со вчерашнего дня осталось немного воды. Я налила чайник, вставила вилку в розетку, достала остатки колбасы и сыра, открыла баночку варенья, подаренную нам на новоселье Натальей Александровной, нарезала хлеба (белого и очень вкусного!). Хотела было поднять всех с кроватей, но решила сперва заварить чай. Тронула чайник — он был холоден, как лед. Спираль электрической плитки неприятно чернела. Господи, неужели я ее не включила? Да нет, все в порядке. Щелкнула выключателем. Ага, вот оно в чем дело — нет электричества. Что же делать?

— Прошу соблюдать спокойствие, — не очень талантливо изобразила я тон человека, которому все нипочем. — А я отправлюсь на поиски… кипятка. Вдруг в Лобне где-то бьют горячие источники, — на детских лицах появилась растерянность. — Да шучу я, шучу. Просто хочу попробовать постучаться к кому-нибудь из соседей.

— Не надо, мама, стучаться, — робко попросила Ника.

— Не бойся, я сделаю это, не роняя достоинства. Ведь чаю выпить обязательно надо.

Я надела предназначавшиеся отнюдь не для здешних снегов ботинки, китайскую, шелковую куртку на шелковой же вате, накинула на голову шерстяной платок и вышла на улицу. Выпавший ночью снег пушистым белым одеялом укрыл все вокруг. И тут я увидела нечто никогда прежде не виданное — розовый снег! Да и где мне было его видеть? В Омске снег всегда был затоптанный желто-бурый. В Тяньцзине он таял на лету. В Харбине колючий пыльный ветер успевал испачкать его, прежде чем он долетал до земли. В Иркутске? В Иркутске снег, наверное, бывал красив, но очень уж старательно я выкидывала из памяти все, что касалось Иркутска. Думая об Иркутской зиме, я почему-то всегда представляла себе ледовый лабиринт, по которому бежала в день расстрела Колчака. А здесь все вокруг было сказочно красиво — гладкая, без единого следа равнина улицы, сияющий нежно-розовый снег, окрашенный прокравшимся сквозь облака солнечным лучом, голубоватые дымки над крышами избушек, перенесенных сюда с рождественских открыток и чуткая тишина вокруг. Вдруг где-то поблизости потрещало немного радио, и из висевшего на столбе громкоговорителя невидимый певец раздражающе жизнерадостно загорланил детскую песенку про чибиса, разрушив очарование. Я растерянно посмотрела по сторонам, и в это время меня кто-то окликнул.

— Вы чо это, за водой с чайником собрались? Неужто у Наташки и ведра не осталось?

На крыльце соседнего домика стояла женщина в ватнике и с интересом смотрела на меня.

— Да нет… видите ли… Собственно я за водой, только… Хочу