— Благодарю вас. Да, конечно, я возьму любую работу.

— Желаю успеха! Загляните к нам спустя какое-то время. Может быть, Борис Николаевич захочет поговорить с вами.

Работу в издательстве я получила в тот же день и радостно приволокла ее домой. Слава Богу, что я привезла с собой английскую машинку. А ведь думала — зачем тащить лишнюю тяжесть. Платить должны были мне сдельно, и, значит, от меня зависело, сколько я заработаю. Растопить плиту, приготовить завтрак, накормить всех, отправить Иру в школу — (Ника продолжала болеть, пугая меня бледностью и кашлем), прибрать, наносить воду, сходить в магазин и затем печатать, печатать, печатать, время от времени подсчитывая страницы и переводя число их в заработанные деньги.

Совсем неплохо. Можно даже выкроить раз в день пятнадцатиминутный перерыв и разложить пару пасьянсов. Ничто так не успокаивает нервы. И вообще уже март, дело идет к весне, скоро придет в движение репатриационный поток, приедут Таня и Марина и жить станет легче.

Через несколько дней из Ногинска приехала хозяйка нашего домика Татьяна Прокопьевна Ильиных, приезда которой я побаивалась, памятуя омские рассказы о строгих — а подчас и сварливых — хозяйках, требовавших от жильцов безусловного послушания и тишины.

Сдержанная, ровная Татьяна Прокопьевна сразу расположила меня к себе, заставила поверить, что не надо ждать от нее ничего дурного. Два дня она с интересом и сочувствием расспрашивала, как и почему мы оказались здесь, дала мне несколько чрезвычайно ценных советов, помогла купить дров и уголь и, уезжая, сказала:

— Что ж вам каждые три месяца всю эту беготню с пропиской заново затевать. Наташа на будущей неделе приедет к нам, и я пришлю с ней заверенное разрешение на постоянную прописку.

— Спасибо большое, Татьяна Прокопьевна, — сказала я, в сущности, не понимая всего значения ее слов, не понимая, что позволяя нам прописаться в своем доме постоянно, она делает нас как бы совладельцами его. Она внимательно посмотрела на меня:

— Ну, а если мы решим обратно в Лобню вернуться — мужу место на заводе предлагают — я вас заранее предупрежу, и вы подыщете себе что-нибудь.

— Конечно, сразу же, — подтвердила я.

И лишь спустя несколько недель Наталия Александровна объяснила мне все великодушие этого жеста. Объяснила, что этим наша хозяйка дала понять, что не допускает мысли, что я могу злоупотребить ее доверием, и я тут же написала Татьяне Прокопьевне, как благодарна ей за то, что, совсем не зная меня, она мне поверила.

— Телеграммки тут две вам пришли, — нараспев сообщила, появляясь в дверях, почтальонша Зина. — Ждите гостей.

Одна телеграмма была из Харбина от Марины. Семья брата и она с Таней выезжают в середине апреля. Место назначения — Казахстан. Значит, если все будет в порядке, в середине лета можно будет попытаться вытащить их сюда.

Вторая телеграмма была из Сибири от моей приятельницы Ольги Ш.

«Обстоятельства складываются так, что я должна уехать отсюда раньше, чем думала. Все объясню потом. Можно я с Мишей приеду к вам, оставив Николу кончать школу здесь? Ответь не медля. Целую. Ольга».

— Жду! — ответила я ей.

Снег за окном бурел и оседал, сквозь него кое-где пробивалась прошлогодняя трава, журчали ручейки, по-весеннему чирикали воробьи и на обнажившихся местах на сапоги налипали комья рыжей глины. Оторвавшись на несколько минут от машинки, я думала: хорошо все-таки, что я рискнула приехать в Москву. За одну неделю четыреста с лишним рублей настучала.

— Отдохни, — говорила мне мама. — Нельзя же так — то мечешься, то печатаешь. Ты ведь и Москвы еще не видела. Посмотри хоть немного город, сходи в какой-нибудь музей, в гости. Нельзя же так.

Я дала себя уговорить. Действительно, так нельзя. И, когда в субботу приехала Милица, мы уговорились с ней поехать на следующий день в Москву, сходить в Третьяковскую галерею и оттуда ко второй ее тетке Ксении Александровне Кораго, давно требовавшей, чтобы меня привезли к ней познакомиться.

Когда я первый раз переступила порог Третьяковки, мне показалось, что я вхожу в церковь. Наверное, такое впечатление создавали строгий порядок, неторопливость и приглушенные голоса немногочисленных посетителей. Я еще ни разу после возвращения в отчий край не видела общественного места, где люди переговаривались бы тихими голосами, не спешили бы, не толкались. Как приятно, что такие места все же есть. И тут же я испытала настоящее потрясение. На втором этаже, прямо против лестницы, стояла скульптура Лансере «Табун лошадей», принадлежащая когда-то моему деду Николаю Петровичу Еракову, крупному коллекционеру. Скульптура, которую он очень любил. И сразу же вспомнилось ее место в кабинете, куда я прокрадывалась в отсутствие дедушки и подолгу простаивала перед ней, давая клички лошадям, разговаривая с ними, представляя себе, как усаживаюсь на одну из них — ту, что поспокойней, — и бесстрашно скачу куда-то. К сожалению, как часто бывает, одно воспоминание потянуло за собой другие — жуткие.

Милица что-то сказала мне, а я только затрясла головой: «Потом, потом…»

— Что с тобой? А, это из коллекции дедушки? — догадалась она, — Да брось ты волноваться. Все равно назад не получишь.

— Не в этом дело, — торопливо ответила я. — Просто при виде нее, мне вспомнились всякие житейские гадости. Из прошлого. Глупо конечно. Пошли дальше.

Я мало что вынесла из первого посещения галереи. Скорбные лики старинных икон мешались с самодовольными физиономиями каких-то современных деятелей кисти нашего однофамильца. Трагические глаза Врубелевского «Демона», наивная «Девочка с персиками». Исступленная «Боярыня Морозова»… Я вдруг ужасно устала и с радостью согласилась на предложение Милицы, не медля ехать к Ксении Александровне.

Странно, почему на меня так подействовала неожиданная встреча с «Табуном». Ведь я, как и все мы, давным-давно знала, что коллекцию и библиотеку дедушки реквизировали и однажды даже имела возможность наблюдать, как это делается. В харбинском комиссионном магазине, где продавались предметы искусства, мелькали иногда знакомые вещи, неизвестно кем и как вывезенные из России, и дядя Сережа даже купил раз две севрские вазочки из коллекции отца, стоявшие затем на полочке у них в гостиной, — голубые с медальонами, на которых очаровательные пастушки придерживали тоненькими пальчиками пышные нарядные юбочки. Все это древняя история и расстраиваться из-за того, что «Табун» обосновался в Третьяковке не стоит. Место хорошее. Нет, все дело, наверное, в том, что поглощенная житейскими заботами, я последнее время почти не думала о здешней — непонятной, необъяснимой, но страшной жизни. А тут вдруг опять…

Ксения Александровна жила в одноэтажном особнячке на улице с прелестным, знакомым