— У него достаточно денег, чтобы ехать жить в датском пансионе?

— Насколько я знаю, у Александра Денисовича совсем нет денег. Все это — и путешествие в Данию, и будущую жизнь там — оплачивают благотворительные общества Дании, Голландии, Швеции, Австралии, других стран…

— Вы рассказываете мне какие-то удивительные вещи. Я чувствую себя, как Алиса в стране чудес… банк, принадлежащий новорожденной девочке… русский мальчик в японском сторожевом отряде… датский пансион… И это действительно так? Его не обманут? Не используют в каких-то своих целях?

— Ну, зачем кому-то обманывать старого больного человека? И как его могут использовать? Среди моих знакомых уже несколько человек уехали в такие пансионы. Их помещают в очень хорошие условия. Я дала ему адрес своих московских родственников, и он напишет, как только доедет до места и устроится. Тогда и вы сможете написать ему — через меня или прямо.

_А почему вы сами не воспользовались такой возможностью?

— Во-первых, я могу работать и сама пробиваться в жизни, а во-вторых… знаете, я искренне хотела вернуться в Россию.

— А вы понимали, что представляет собой Россия в настоящее время?

— Нет, не вполне.

— У вас семья? — спросил он погодя.

— Да. Три дочери и мама. Муж мой умер два года тому назад.

— Боже мой! И чем вы сейчас занимаетесь?

— Печатаю на английской машинке. Получаю работу в одном издательстве. А со временем надеюсь получить работу как переводчик. Я английский язык по-настоящему знаю.

— А вы знаете, что советский человек должен обязательно состоять где-то в штате? Иначе нельзя.

— Почему нельзя? Я же работаю. И очень много…

— Видите ли… Давайте, сейчас выпьем чаю, а потом еще поговорим… если, конечно, я не вогнал вас бесповоротно в тоску. Я бы рад был облегчить начало вашей жизни здесь — к сожалению, сделать это не в моих силах, но передать вам часть собственного опыта попытаюсь. Предупреждаю, опыт этот весьма тяжел, но я всегда считал, что надо знать худшее…

Худшее? Мне казалось, что едва ли можно услышать что-нибудь похуже того, что я уже знаю? Но все равно, послушаю еще.

— Вы знаете, — говорил он, разливая чай из погнутого обгорелого чайника. — В этой квартире жили когда-то друзья моих родителей. Милые, образованные, воспитанные люди. Отец семьи был инспектором в той же частной гимназии, где мой отец преподавал математику и физику. Мать — музыкантша, давала уроки музыки. Я до сих пор иногда ощущаю особую атмосферу этого дома, прекрасную атмосферу. А теперь? Одну комнату занимает дама легкого поведения. Видели в коридоре человека с журналом? Ожидает своей очереди. Но это еще ничего — ходят к ней люди тихие, и она ведет себя смирно. Две комнаты занимают пролетарии. Муж — алкоголик, временами буйный, иногда он настраивается философски, и тогда беда! Никому не дает жить, мне в особенности. Два сына. Один в колонии для малолетних преступников, второй — вот-вот угодит туда же. Сейчас скрывается у бабушки в деревне. А перед тем мастерски отравлял жизнь всем жильцам без исключения. В одной комнатушке обитаю я, в другой скромная, интеллигентная женщина — мать-одиночка двенадцатилетнего сына, забитого и затравленного пролетарскими детишками. Сейчас он лежит в больнице с нервным заболеванием. И всеми нами управляет фурия — некая Ефросинья Николаевна — квартирная кличка «Фроська» — профсоюзный деятель, стукачка и хамка. Вы представляете себе нашу жизнь? Я потому и просил вас приехать между двумя и четырьмя часами, что в это время большинство обитателей отсутствует. Вечером или в воскресенье здесь обычно ад.

— Может быть, я лучше пойду? Уже скоро четыре.

— Нет, нет. Сегодня вообще на редкость удачный день: пролетарии поехали в деревню, А Фроська на каком-то конгрессе, симпозиуме, конференции… что-то из этой области… держит совет с товарищами, как бы покрепче стреножить любимых трудящихся. Я не жалуюсь. Я привык. Я просто хочу, чтобы вы уяснили себе, что представляет собой жизнь большинства людей здесь, обреченных на нее волей мудрых созидателей коммунистического государства, которые решили, что для полного счастья людей его населяющих следует начисто уничтожить в человеке стыд, честность, порядочность, чувство долга, собственного достоинства, жалость, доброту. Ну, а на пустом месте просто насаждать совсем иные качества: подлость, жестокость, лицемерие…

Николай Денисович приходил все в большое возбуждение — время от времени он повышал голос, тяжело переводил дыхание. Спавшая в углу на подстилке собачонка подняла голову и с тревогой прислушалась. Потом с трудом поднялась (тут стало видно, что она очень стара), нетвердыми шажками подошла к хозяину, села радом, прижалась к его ноге и подняла на него черные, будто подернутые пленкой обезьяньи глаза. Николай Денисович погладил ее по седеющей спинке: «Ничего, ничего, Джеки! Все в порядке. Никто меня не обижает. Иди на место». Но Джеки, очевидно, не совсем в этом уверенная, еще раз внимательно посмотрела на него и улеглась тут же, положив мордочку на его ногу в войлочной туфле.

— Видите ли, предавать друзей начинали учить уже с детского сада. Поднимет мальчик руку, скажет воспитательнице, что его сосед показал ей в спину язык, глядишь, ему перепадет в полдник полпеченья лишнего… Первоклашка донесет на приятеля, что тот списывал задачку, его похвалят, да еще грешок какой-нибудь спустят… Когда я учился, такого отлупили бы как следует, и скорей всего он больше так не поступал бы, впредь сам лупил бы ябедников и вырос бы человеком.

Это в детстве, а годам к четырнадцати-пятнадцати жизнь могла запросто поставить перед вами задачу и вовсе неразрешимую. У приятеля вашего отец вдруг врагом народа оказался, а приятель не соглашается от отца отречься. Что делать?

— Как от отца отречься?

— А так, очень даже просто. Или вы не слыхали, что в таких случаях жена должна была от мужа отрекаться, разводиться с ним, дети от отца отказываться?..

— Нет, не слыхала…

— До последнего времени так было. Так вот, друг ваш кобенится, а вам предлагается на выбор — или порвать с ним навсегда или сохранить прежние отношения со всеми вытекающими последствиями. И последствия эти общеизвестны. А у вас дома мать, которая и без того горя натерпелась, сестра, которой и так почти все пути в жизни перекрыты. Да, что там говорить. Вот всякое и случалось. Вы объясняли приятелю: «Сам, мол, понимаешь… деваться некуда», но… но сподличает человек один раз, а дальше все проще и проще происходит, в силу ваших способностей и возможностей. Система-то ведь была отлажена великолепно.

— Николай Денисович, но это же ужасно!

— Вы даже представить себе не можете, насколько ужасно. Но так оно