Шрифт:
Закладка:
На сегодня уже достаточно доказательств. Пусть и не настоящих, выдуманных, подкинутых с легкой руки судьбы в ее сумку и ее жизнь, в которой и так хватает проблем помимо пакета наркоты. Но пакет наркоты становится единственной проблемой, на которую Адрия не может закрыть глаза или сбежать от нее.
Сложно сбежать, когда за дверью два десятка копов снуют туда-сюда, как в пчелином улье, передавая друг другу папки с показаниями, результаты медицинского освидетельствования, вещественные доказательства. Адрия слышит, как за дверью проносятся голоса ее одноклассников, голоса Синтии или Джессики с вечеринки, голоса Шона и Томаса. Голоса всех тех, кто заложил Адрию, сбросил, как балласт, когда они все стали резко пикировать вниз, рискуя разбиться о реальность и последствия.
Это она вложила в ладонь Сары Лойс две круглые таблетки за углом гостиной.
Это она отдала Шону товар, криво усмехаясь в тени заднего двора.
Это она сказала Джессике Бенсон, что «дрянь зачетная, обращайся».
Это она… Она очень подходит на эту роль.
Только если бы не одно «но».
Это все ложь.
Вот только кто станет разбираться?
Пчелиный улей жужжит, выполняя свою работу, и правда не всегда входит в их компетенции. Адрия не наивная дура, чтобы надеяться на честность. Когда ее сажают в полицейскую машину, она умирает где-то внутри, погибает в свете красно-синих огней, но все еще чувствует и видит лица тех, кто провожает ее взглядом в последний путь. Синтия, Джессика, Шон и еще множество людей, в чьей крови найдут химию, в один голос подтвердят, что Адрия Роудс принесла на вечеринку наркотики.
Когда двадцать школьников жалостливо опускают глаза в пол и утверждают, что совершили ужасную ошибку, им верят. Когда у них спрашивают, кто позволил им совершить ошибку, они отвечают. Отвечают почти хором, указывая на человека, кого удобнее всего номинировать на эту роль, потому что кандидатуры лучше не сыскать. Тем более что первую костяшку домино уже толкают, когда из сумки Адрии извлекают пакет на глазах у стольких свидетелей. Остается дело за малым – подтвердить. И красивый ровный ряд костяшек осыпается по инерции, по законам физики и законам выживания – или ты, или тебя.
На этот раз «тебя».
На этот раз, как и всегда.
Адрия роняет голову на руки и давит ладонями на глаза до тех пор, пока перед взором не заискрят точки, а прикосновение не станет болезненным. Единственное, чего она хочет, – открыть глаза и обнаружить себя в другом месте. Не в этом. Оказаться там, где тепло и темно, где никто не будет знать, как ее зовут, кто она такая и как с самой вершины злорадного удовольствия она упала на самое дно. Как глупо ее триумф оборачивается поражением. Пачкой свидетельских показаний, в которых черным по белому прописано, что Адрия Роудс – преступница.
Все, чего хочет Адрия, – темноты и тепла. Но слезы снова бегут дорожками вниз, и она трет уже лицо, размазывая по щекам соленую влагу вместе с чернильными следами подводки.
Так проходит почти сорок минут.
Ее оставляют одну – дожидаться прибытия официального представителя, пока где-то в соседних комнатах трезвеющие школьники с мутным взглядом и дрожащим голосом рассказывают о том, что Адрия Роудс виновна. Рассказывают наверняка про все – озлобленность, оскорбления, драки, про каждый случай, который можно будет внести в досье и дополнить картину. Все так заняты и озабочены этими деталями, что никто не спешит послушать ее саму. Одиночество в стерильном кабинете наполняет пустотой сердце Адри – ее никто не собирается слушать. Ее слова так же бессмысленны, как медицинское освидетельствование, – в ее крови не нашли ничего особенного, но уже достаточно нашли в ее сумке. Разве этого мало?
К тому моменту, когда дверь распахивается и кто-то входит, Адрия уже не поднимает головы – только впивается взглядом в неприветливый металл стола, вспоминая, что похожие столы стоят в комнате для свиданий окружной тюрьмы штата Индианы. Что ж, пришло ее время узнать о другой стороне, о том, что находится за бесчисленными дверьми комнаты свиданий, увидеть, что за место однажды забрало у нее отца, а потом и мать.
Это так иронично. Адрия беззвучно усмехается в железную поверхность пустой ухмылкой, за которой нет ничего. Ни злости, ни печали, ни триумфа. Ничего.
– Адрия, к тебе пришли. Мы можем начать, – голос детектива Тернера звучит так знакомо, будто Роудс знает его не несколько часов, а уже много лет. Будто она уже оказывалась в этой комнате не один раз, и каждый раз этот голос звучал одинаково – сухо, звонко, с неуловимыми нотками издевки. Или ей кажется?
Адрия поднимает голову и замечает в дверях свою тетю. Что-то еле живое внутри шевелится, противясь увиденному, – лучше бы не она, лучше бы не с ней. Аманда не заслуживает того, чтобы ее вырывали в полицейский участок в три часа ночи, заявляя, что она не справилась с племянницей.
Адрия знает, что она пыталась.
Просто все не так просто. Просто то, что Адрия приняла за спасение, оказалось ее погибелью, но как это объяснить?
– Аманда, – в голосе Адри сквозит стыд, и она не пытается его скрыть. Она не может сказать ничего больше и только глотает вновь накатившие слезы.
Тетя медлит в дверях, и Адрия сразу узнает эту медлительность – антидепрессанты, смешанные с успокоительными. Не лучшая кондиция, в которой можно оказаться в полицейском участке по делу о наркотиках. Это тоже иронично.
Аманда занимает место рядом с племянницей, и Адрия больше не решается смотреть на тетю – видеть, как та измучена последними месяцами, как вымотана своими проблемами и накатывающей депрессией. И как необходимость быть в этой комнате выматывает ее еще больше.
«Я не виновата», – хочет произнести Адрия, но знает, что поверить будет непросто. После всех побегов, всех слез, после Кентукки и переделок, в которые попадала Адрия, она сама сомневается в собственной невиновности. В конце концов, сколько бы еще времени свободного падения вниз ей бы понадобилось, чтобы прийти к тому, в чем ее обвиняют сегодня?
Адри не хочет этого знать. Она едва обращает внимание на детектива, который раскладывает на столе бумаги и произносит:
– Итак, Адрия. Сверток с таблетками в сумке и богатая история нарушений в школьном досье – недурно. Начнем?
Начнем.
Но на самом
