Соответственно, самый плодотворный метод анализа прозы Бабеля — это медленное чтение его рассказов, преследующее цель показать, как «каждые пять слов» в тексте писателя взаимодействуют между собой и какой новый смысловой оттенок каждое следующее употребленное слово привносит в текст.

Опыт такого анализа — попытка «медленного чтения» знаменитого рассказа Бабеля «Мой первый гусь», вошедшего в его цикл «Конармия» (1924) — представлен в нижеследующей работе.

Экспозиция: отказ в «переднем удовольствии»

Рассказ начинается так: «Савицкий, начдив шесть, встал, завидев меня, и я удивился красоте гигантского его тела. Он встал и пурпуром своих рейтуз, малиновой шапочкой, сбитой набок, орденами, вколоченными в грудь, разрезал избу пополам, как штандарт разрезает небо». Отчетливо мужественные мотивы в этом портрете контрастно, но органично соседствуют со столь же отчетливо женственными. Сидящий мужчина встает и сразу становится ясно, как он высок и крепко сбит: у него «гигантское» тело, а ордена «вколочены» в грудь, словно бы молотком. Далее это впечатление усиливается с помощью сравнения-гиперболы, в котором особое внимание обратим на дважды повторяющийся воинственный глагол «разрезал»/«разрезает». Вместе с тем у комдива «пурпурные рейтузы» и «малиновая шапочка»3, по-женски кокетливо «сбитая набок». А в следующем предложении женственность Савицкого проступает в портрете еще более явно: «От него пахло духами и приторной прохладой мыла»4. Завершается первый абзац сведением в одном ярком и брутальном сравнении мужественных и женственных мотивов с отчетливой садистической подсветкой: «Длинные ноги его были похожи на девушек, закованных до плеч в блестящие ботфорты».

Выделив доминантные черты во внешнем облике Савицкого (мужественность — женственность — склонность к насилию), Бабель далее дополняет и обогащает их новыми оттенками. Второй абзац рассказа начинается так: «Он улыбнулся мне, ударил хлыстом по столу и потянул к себе приказ, только что отдиктованный начальником штаба». Здесь к очаровывающей вошедшего повествователя «улыбке» начдива и его выразительному удару хлыстом по столу (садистический мотив)5 добавляется мотив написанного (в данном случае — «отдиктованного») текста. Жестокая личная беспощадность Савицкого далее скажется в его срыве с официального стиля военного приказа на стиль частного письма с прямыми угрозами подчиненному:

Это был приказ Ивану Чеснокову выступить с вверенным ему полком в направлении Чугунов — Добрыводка и, войдя в соприкосновение с неприятелем, такового уничтожить… «…Каковое уничтожение, — стал писать начдив и измазал весь лист, — возлагаю на ответственность того же Чеснокова вплоть до высшей меры, которого и шлепну на месте, в чем вы, товарищ Чесноков, работая со мною на фронте не первый месяц, не можете сомневаться…»

Особое внимание тут нужно обратить на как бы мимоходом подмеченную подробность: «…стал писать начдив и измазал весь лист». Указание на лишь недавно освоенную Савицким грамоту, проявившееся в его неумении управляться с письменными принадлежностями, сочетается в процитированном фрагменте с подразумеваемым сравнением: измазал чернилами, как кровью (мотив жестокости).

Следующий абзац начинается с детали, демонстрирующей как склонность Савицкого к щегольству, так и его наслаждение собственной грамотностью: «Начдив шесть подписал приказ с завитушкой…» Савицкий еще не привык расписываться, красивое выведение собственной фамилии доставляет ему удовольствие. Далее в этом предложении совмещаются мотивы агрессивной стремительности начдива и его эротической привлекательности: «…бросил его <приказ> ординарцам и повернул ко мне серые глаза6, в которых танцевало веселье».

В следующем абзаце внимание читателя переключается на повествователя, который сразу же связывается с бумагами, с канцелярщиной: «Я подал ему бумагу о прикомандировании меня к штабу дивизии». А потом Савицкий отпускает малопристойную шутку, как кажется, объясняющую читателю, почему в портрете начдива мужественные черты соседствуют с женственными. Также эта шутка задает характер последующих взаимоотношений между конармейцами и повествователем: «— Провести приказом! — сказал начдив. — Провести приказом и зачислить на всякое удовольствие, кроме переднего». Повествователь, как в женщину, влюблен в Савицкого и подобных ему людей; он мечтает о «романе» с представителями победивших сословий, хочет слиться с ними и влиться в их сообщество. Однако сообщество в лице начдива эти притязания отвергает: раз положено, на довольствие повествователя зачисляют, но вожделенное «передн ее удовольствие» ему не полагается.

Дальнейший диалог Савицкого с повествователем показывает, почему последний ставится конармейцами в положение изгоя:

<—> Ты грамотный?

— Грамотный, — ответил я, завидуя железу и цветам этой юности, — кандидат прав Петербургского университета…

— Ты из киндербальзамов, — закричал он, смеясь, — и очки на носу. Какой паршивенький!.. Шлют вас, не спросясь, а тут режут за очки. Поживешь с нами, што ль?

— Поживу, — ответил я и пошел с квартирьером на село искать ночлега.

Повествователь покорен женственной привлекательностью («завидуя… цветам… юности») и победительной жестокостью начдива, воплощенной на этот раз в мотиве «железа» (сравните выше глагол «разрезает», в контексте рассказа легко связываемый с саблей). Но воздыхания героя безответны: он «грамотный», да еще «кандидат прав», то есть «киндербальзам»7 и «паршивенький», «а тут режут за очки». «Режут», по-видимому, не только из очевидной нелюбви к интеллигентам, но и из подразумеваемой ненависти к евреям.

Основная часть: отказ героя от себя

Итак, повествователь расстается с Савицким и отправляется «искать ночлега»: «Квартирьер нес на плечах мой сундучок, деревенская улица лежала перед нами, круглая и желтая, как тыква, умирающее солнце испускало на небе свой розовый дух». Немощность героя («паршивенький») и ложность его положения подчеркиваются тем, что квартирьер несет на плечах его, взрослого мужчины, «сундучок» (не тяжелый сундук). В расстилающемся перед персонажами славянском сельском пейзаже отражается тоскливое внутреннее состояние повествователя («умирающее солнце… испускало… свой… дух»). Ретроспективно в этих строках можно усмотреть и предсказание дальнейшего поворота событий.

В начале следующего абзаца славянская тема еще усиливается и детализируется: «Мы подошли к хате с расписными венцами», а затем на первый план выступает квартирьер: «…квартирьер остановился и сказал вдруг с виноватой улыбкой: «Канитель тут у нас с очками и унять нельзя. Человек высшего отличия — из него здесь душа вон. А испорть вы даму, самую чистенькую даму, тогда вам от бойцов ласка…» С одной стороны, в реплике квартирьера варьируются уже встречавшиеся в бабелевском рассказе мотивы ненависти конармейцев к «очкам» и людям «высшего отличия», а также их склонности к грубому насилию, только насилие в реплике квартирьера впервые открыто предстает насилием над женщиной, или, точнее говоря, над «чистенькой дамой», читай, над женщиной «высшего отличия». С другой стороны, квартирьер подсказывает повествователю такой способ поведения, который наконец-то спровоцирует конармейцев на чаемую «ласку». Этот способ впоследствии будет взят рассказчиком на вооружение8.

В начале следующего абзаца наглядно иллюстрируется невозможность такой «ласки» в настоящий момент. Самый сознательный из конармейцев — квартирьер, пошедший уже, было, на решительное сближение с героем, в последний