Шрифт:
Закладка:
Когда мы закончили заклеивать окна в последнем классе, небо затянуло тучами и начало темнеть, а мне так и не удалось поговорить с Ширин. Я убивала время, пока не ушли все остальные школьницы. Мне повезло, что никто из них не жил рядом с моим домом, а то они бы предложили вместе поехать на автобусе. Я уже убрала ножницы в ящик со школьной канцелярией, когда Ширин спросила:
– Ты разве не хочешь пойти домой?
В прошлом году, если я болталась неподалеку, она бы подошла ко мне и спросила, не хочу ли я чем-то поделиться. Почему она больше не спрашивала? Неужели дома у нее я сделала что-то не то, отчего она больше не хотела со мной общаться? После той ноябрьской пятницы у нее дома я страстно хотела увидеться с ней наедине. Я много раз ходила к ней в кабинет, но она всегда была занята с другими школьницами либо отсутствовала.
– Мне надо поговорить с тобой, госпожа Ширин.
– Но твоя мать ждет тебя дома до темноты.
– Я знаю. Но мне очень важно поговорить с тобой. В смысле, я пыталась увидеться с тобой какое-то время. Ты была занята.
– Ладно. Давай позвоним твоей матери, и я предупрежу, что привезу тебя домой этим вечером.
Она предложила пойти в чайную рядом со школой. Она сказала, что там есть что-то, что она хотела бы показать мне, и я тут же согласилась. Я впервые шла с кем-то в чайную, и ее предложение превосходило все мои надежды. Выпить чая с моей любимой Ширин было похоже на мечту.
Чайная Ках была в центре Палестинской улицы в нескольких кварталах от школы. Революционеры сменили название улицы Ках на Палестинскую – из солидарности с народом Палестины в их конфликте с Израилем, но хозяин чайной настоял на том, чтобы оставить старое название. Я видела рекламу новых напитков, написанную на дымчатом стекле витрины, когда ездила на городском автобусе домой, но никогда не была внутри. Первой мое внимание привлекла яркая фреска напротив входа. Ширин провела меня к маленькому столику рядом с этой картиной, и когда мы сели, я смогла разглядеть ее получше. На ней привлекательный юноша с едва наметившейся бородой прятался за кустами, подглядывая за тремя прекрасными девушками, купающимися в бирюзовом море. На песке лежали три кучи перьев. Сначала я подумала, что кто-то ощипал птиц и оставил перья на пляже.
– Я хотела показать тебе эту картину, – сказала Ширин. – Ты помнишь рассказ о Джаншахе и Шамсе из «Тысяча и одной ночи»? Это сцена оттуда. – Она быстро взглянула на прилавок, где лежала пахлава разных видов, и сказала: – Владелец этой чайной любит рассказы оттуда и время от времени меняет картину на стене.
Обрывочные образы из этого рассказа всплыли в голове. Я вдруг вспомнила, что эти кучи на песке были перьевыми одеждами трех дев, которые спустились с неба, чтобы поплавать в бирюзово-голубом море. Джаншах – тот самый юноша за кустами – влюбился в Шамсу, самую юную из них, с идеальным круглым лицом и длинными черными волосами.
Официант, высокий юноша с турецким акцентом, принес нам меню с напитками и поприветствовал Ширин.
– Как дела, госпожа Ширин? Как поживает господин? – Ширин ответила уважительно и заказала мятный чай из меню.
– Хочешь попробовать мятного чая? – спросила она.
– Конечно. Я попробую то же, что выберете вы, госпожа Ширин.
– Два мятных чая с леденцами, пожалуйста. – Она вернула меню официанту, наклонилась вперед и устроила локти на столе, обняв собственные предплечья. Она посмотрела мне в глаза впервые за этот день и сказала: – Ты помнишь, что упоминала «Тысяча и одну ночь» на своем вступительном экзамене?
– Да, конечно. Я была зачарована теми историями.
– На приемной комиссии госпожа Таба советовала не брать тебя и настаивала, что родители плохо за тобой следили, раз позволяли читать запрещенную книгу с непристойным, взрослым содержимым. Я поспорила – против мнения всех остальных, – что тебя стоит принять за любопытство и честность в признании, что ты читала эту книгу.
Я ясно помнила приемное собеседование и сомнения, которые я почувствовала в словах и тоне собеседующей меня учительницы. Ширин вела к чему-то, что я понимала с трудом.
– Я тебя внимательно слушаю, Можи. Что ты хотела спросить, моя дорогая? – сказала она мягким голосом.
Я собрала все свои силы и посмотрела прямо ей в глаза. Золотые искорки в ее радужке беспокоили меня больше, чем когда-либо. Я хотела спросить о Долине Поиска и о грехах, которые могла совершить путница. Хотела спросить о грехе, который мог, по словам аятоллы, спровоцировать ненависть Аллаха. Но я не знала, как рассказать ей о моем опыте в гардеробной, и мне не хотелось открывать это. Поэтому я передумала и вцепилась в тему, которую она подняла.
– Почему, госпожа Ширин? Почему ты боролась за то, чтобы меня взяли в школу, хотя и не знала меня?
Официант принес мятный чай в двух больших стаканах. Он поставил мисочку с подкрашенным шафраном леденцовым сахаром в центр стола между нами. Ширин взяла два неровных кусочка и бросила в свой стакан. Кусочек побольше раскололся на маленькие, достигнув дна.
– Почему ты помогла мне остаться в школе, когда меня едва не отчислили?
Ширин кивнула и помешала ложечкой в стакане, не отрывая взгляда от растворяющихся в мятном чае леденцов.
– Ты помнишь историю Джаншаха? Как он прошел тысячу миль по землям демонов в поисках Шамсы? Ты знаешь, сколько лет он потратил, чтобы найти ее?
Я не помнила.
– Семь лет. Семь безрадостных лет. – Она отпила чай. – Знаешь почему?
Я промолчала. К чаю я не притронулась.
– Джаншах увидел в Шамсе дар. Он увидел золотое солнце в ее сердце. Ты
