Я уставилась на лицо девушки. Ширин была права. В отличие от двух других, у нее было лицо невинного ребенка с носом-кнопкой и округлым подбородком, и тонкие золотые стрелки расходились от ее головы.

Ширин сделала последний глоток чая и отодвинула стакан. На дне осталось несколько крошечных обломков сахара.

– Помнишь, как Джаншах поймал Шамсу?

Я кинула взгляд на картину, надеясь увидеть там ответ.

– Он украл одежду из перьев Шамсы, чтобы она не смогла улететь к своей семье?

– В точку, Можи! На многие годы он заточил ее одежды внутри мраморного столба во дворце, который построил ей. Их плотская любовь длилась, пока она не почувствовала запах своих одежд и не обнаружила место, где они спрятаны. Как только она добыла их, то сразу же полетела в свое царство, а Джаншах, в муках от пропажи своей возлюбленной, искал ее семь лет. – Она откинулась на спинку стула и продолжила: – Видишь ли, дорогая Можи, мы все похожи на Шамсу. Мы в силках собственных грехов. Пока не найдем наши спрятанные одежды из перьев, мы в плену чар и удовольствий наших тел. Мы должны пытаться найти их и полететь к нашему истинному дому. – Она подалась вперед, протянула руку через стол и погладила меня по голове. – И чтобы ответить на твой вопрос, да, я билась за тебя, потому что в тебе тоже сияет солнце, моя дорогая Можи.

Мы вдруг услышали красную сирену, сигнализирующую о начале авианалета. Официант включил радио на прилавке.

– Ты должен был заклеить сегодня окна! – закричал на него управляющий. – Если это стекло разобьется, потому что рядом упала бомба, нас всех разорвет на кусочки!

Мы слетели со стульев и спрятались под прилавком. Управляющий и официант сели на колени рядом с нами в тесноте. Ширин обвила меня руками и крепко прижала к груди, своим телом закрывая от витрины. Ее длинная каштановая коса прижалась к моей груди, творя свою магию и сближая нас в самый неожиданный момент. И снова я вдохнула окружавший ее слабый аромат мирра. Сотни воспоминаний были связаны с этим запахом, мгновений, которые я прожила рядом с этой загадочной девушкой с татуировкой, которая захватила мое сердце. В темноте под прилавком я ощущала только теплое тело моей возлюбленной Ширин. Мне хотелось, чтобы авианалет длился вечно.

И что могло заставить меня захотеть искать свою одежду из перьев?

Любовная лихорадка

Явилась в саду она в зеленых одеждах мне,

Застежки все развязав и волосы распустив.

Спросил я: «Как звать тебя?» Сказала она: «Я та, что сердце влюбленного как будто углем прижгла».

«Рассказ о Джаншахе»

Бо́льшую часть 22 бахмана – День победы Исламской революции – я провела, размышляя о беседе с Ширин в чайной. Спектакль был отыгран, а домашней работы нам на праздник не задали. Положив перед собой открытый учебник по персидской поэзии, я плыла по ее словам и швартовалась у скрытых островов значения нашего разговора. Определенно, в сказанном ею было больше, чем казалось. Я закрыла глаза в восторге, заново представляя и фантазируя о минутах, которые мы провели под прилавком в чайной. Меня пронизывала сладость ситуации. Я не хотела вставать с матраса, даже когда мама́н позвала обедать. Я не испытывала голода. Азра приготовила аш-е реште – любимый суп всей семьи, – а Реза с семьей пришел в гости. Мар-Мар кричала, мама́н постоянно что-то велела сделать, и у меня не оставалось выбора, кроме как спуститься к обеду.

Национальное телевидение показывало волны демонстрантов, скандирующих «Смерть Америке» и восславляющих Исламскую Республику. Комментатор без умолку твердил о храбрости людей, которые вышли на демонстрацию, несмотря на жестокие нападения Саддама Хуссейна на наши города. «Вся нация объединилась против трусливой марионетки США, неверного Саддама Хуссейна».

Саба рано утром ушла на демонстрацию. Меня удивило, что Реза остался дома и сам на церемонию не пошел. После возвращения с фронта он редко спорил с баба́ по поводу Исламской Республики. Он был отчаянным сторонником Хомейни, и его присутствие на семейном обеде в такой исторический день было для нас всех сюрпризом.

Азра подала аш под обсуждение авианалетов Саддама на Тегеран. Реза рассказал о разрушениях, которые видел в районе рядом с базаром – дома в руинах и гражданские, которых голыми руками вытаскивают из груд белой пыли и разбитых кирпичей. Я с безразличием слушала, когда он описывал вой сирен скорой помощи и как спасательные команды бегали вокруг уничтоженных зданий. Я потеряла чувствительность к новостям о человеческих страданиях после стольких лет жизни в кризисе. Как вся молодежь страны, которая испытала ужас кровавой революции и бич продолжительной войны, каждый день в Исламской Республике я была свидетельницей катастрофы. Я эмоционально отстранилась от семейных бесед, будто была в трансе, – слышала ужасные новости, но не осознавала стоящую за ними боль. Я возилась с лапшой в тарелке, делая из нее водовороты вместо того, чтобы есть. Я не могла съесть ни единой ложки.

Мама́н единственная заметила, что я не ем. Она сощурилась и указала подбородком на мой суп.

– Ты не притронулась к своему ашу, Можи.

– Тебе разве не нравится аш? – спросила Азра. Она поставила свою тарелку на софре и потянулась за солью. – Может, посолить?

– Очень вкусно, Азра-джан, я просто не голодная.

Мама́н удивленно нахмурилась.

– Ты ни ложки не съела, – сказала она. – Откуда тебе знать, что он вкусный?

– Я себя не очень хорошо чувствую, мама́н. Может, заболеваю, – сказала я в надежде, что меня оставят в покое.

– Видишь, какая она маленькая и иссохшая? – Азра покачала головой. Она ущипнула меня за руку, чтобы показать всем, что жира на мне совсем нет. – Тебе надо отвести ее к врачу.

– Врачи не могут заставить детей есть, Азра-джан. – Мама́н подалась вперед и протянула руку к моему лицу. Она коснулась пальцами моего лба. – Жара у тебя нет.

– Она плохо растет. Что-то с ней не так, – сказала Азра.

Баба́ уставился на меня и поднял черные брови. Небольшая складка пролегла вокруг его губ.

– Можи, ты себя хорошо чувствуешь?

Я опустила глаза и вцепилась в край софре. Мне хотелось, чтобы они перестали меня обсуждать. Быть центром внимания всей семьи было неловко.

– Я в порядке, баба́-джан, – сказала я. Я взяла ложку и через силу съела ее. Лапша белыми червяками скользнула по горлу. Я выхлебала бульон из миски, надеясь, что он смоет мерзость,